| предыдущая | оглавление | следующая |
Всего их было прочитано примерно полтора десятка – один том в две недели. Придя в тюрьму, я нуждался в укреплении мировоззренческих основ. Такая потребность возникала не раз в моей жизни, начиная со школы и конспектирования "Краткого курса ВКП (б)", как главной библии нашей жизни. Не раз я брался за формулирование своего главного "я", философских основ, всяческих "мировоззренческих набросков" (как оценили сотрудники Института философии АН СССР, рецензируя мою "Переписку с Парижем": "Сокирко стоит на позициях доморощенной философии личного дела"). Собственно, с таких "философских набросков" я и начал марать бутырскую бумагу прямо в первую ещё январскую неделю. В обысках записи сгинули. В памяти остались только тогдашние оценки книг. Наверное, в них отразились и мои противоречия: тяга к полнокровной, нормальной материальной жизни, к выходу из тюрьмы и убеждённость в решающей реальности идей, в необходимости всеми силами отстаивать свои убеждения. Я называю себя материалистом. Реальность физического, материального для меня несомненна, первична, может, дана от рождения или воспитания, а реальность и значимость идеального давалась только самоубеждением, самоукреплением, поиском аргументов у мудрецов прошлого.
Первой философской книгой в тюрьме была "Произведения разных лет" т.1 Георга Вильгельма Фридриха Гегеля. Второго тома я так и не дождался, сколько не требовал. Через пару месяцев мне принесли "Философию религии", тоже только т.1. На мои настойчивые требования вторых гегелевских томов библиотека ответила вторым томом "Энциклопедии философских наук" - "Философия природы", а потом объяснили, что остальной Гегель "зачитан заключёнными" (понимай – испорчен ворьём и списан). Где-то в июле мне неожиданно принесли уже советскую книгу со статей "Гегель и философия в России", М.,1974 г., которой и заключилась моя тюремная гегельниада. Правда, в ней не было знаменитой и самой трудной гегельской "Науки логики", которую требовал для чтения Валера Абрамкин (видно, в Бутырках она была зачитана ворьем раньше других), но, честно говоря, я и не хотел её читать. Мне было вполне достаточно ленинских отзывов о ней: "непонятно", "темно", "архитемно" и разъяснений марксистских учебников, что именно в "Науке логике" в идеалистическом виде изложена вся диаматовская догматика, т.е. неинтересные мне игры логических категорий, переливы очищенных от всякого содержания почти пустых абстракций.
Кстати, в первом из прочитанных гегелевских томов были работы такого "диалектического" рода (кажется, "Очерки иенской философии" или какие-то варианты "Феминологии духа"), я их только внимательно проглядел. Чувствовал, что смогу разобраться в этой тарабарщине, потратив время и силы, но ничего не получу для себя из этих "спекуляций-умозаключений". Другое дело – работы Гегеля по позитивному христианству, особенно ранние. После их чтения так стало понятно, что Гегель вышел из протестантского сословия, только углубив и рационализировав его догматы, истолковав их в духе просветителей на основе кантовских философских достижений, категорий и языка. Самого Бога он понял как Бесконечный Разум, знаменитую Абсолютную Истину. Первоначальный заряд антицерковности заставлял его бесстрашно двигаться по пути рационализма и критики исторического христианства, к поискам истины в первоначально, позитивном учении Христа, и дальше - к позитивному истолкованию язычества, пантеизма, так близко подходящего к моей собственной вере. И как ни удивительно, но эти работы Гегеля написаны понятно и содержательно. Что же касается знаменитого гегелевского изложения Евангелия – " Жизнь Иисуса" ("Евангелие от Гегеля"), то по моему совету её читали даже несколько сокамерников. Я не помню сейчас их споров или оценок, видимо, их не было, только иногда вопросы и просьбы о пояснении. Хорошо, что "Жизнь Иисуса" не была принята ими как изучаемое оружие, а лишь как книга о неизвестной им, но интересной мудрости их родителей и дедов (даже Фетисов, повествуя о том, что можно грабить и церкви, и музеи с иконами и колоколами, живописал своё особое состояние – страх в церкви…)
Казалось, я многое мог бы почерпнуть из анализа и умолчаний знаменитого философа, однако, на деле, чем более "взрослого", более систематичного Гегеля я читал, тем меньше усваивал у него содержания, тем менее он был интересен. Казалось, что изощрённость и сложность языка увеличивается, а значимое для меня содержание - уменьшается. Этим я объясняю, что вершина гегелевской системы – последний курс лекций "Философия религии" мне почти ничего не дала, лишь проскользнула по сознанию.
Отрицательный результат дало чтение знаменитой "Философии природы", которую так уважительно изучал и противопоставлял всяческим "вульгарным естественникам" - "философским недоучкам" великий Энгельс. Сейчас же читать эту книгу любому образованному человеку просто смешно или, чаще, скучно. И вопреки отзывам Энгельса нет в ней никаких особых "прозрений", а лишь произвольные обобщения и частые натяжки.
Гегель и марксизм вышли из Просвещения 18-го века, прежде всего французского. Из его представителей мне удалось прочитать только две книжки - Фонтенеля и Ламетри. От обоих остались у меня записи. Фонтенель был мне скучен, а
Ламетри – на редкость симпатичный, вернее, близкий мне человек. Наверное, самый резкий и радикальный материалист 18-го века во Франции. Талантливый и глубокий врач-учёный. В философии он был самоучкой, абсолютно бесстрашным, даже с перехлёстом в браваду и парадоксы, чем сильно себе вредил. Как понятен мне этот недостаток! И всё же его дурная слава, молва о безнравственности (а он был искренним и хорошим, и друзья его любили), и действительные недостатки – именно от бесстрашия и недодуманности первооткрывателя естественника – учёного, материалиста, атеиста. Очень хорошо,что сейчас ему стали отдавать должное. Ламетри очень нужен мне, потому что его недостатки – мои, а философы в его понимании равнозначны диссидентам.
Радостной была моя встреча с материалистом Ламетри, при всех его перегибах и недостатках. Пусть он односторонен даже - зато, сколько искренности и правды!
Такое же ощущение молодой, задиристой односторонности и убеждённости, правды, бесстрашия в конечных выводах я ощутил и при чтении книги одного из главных представителей противоположных материализму школ "Сочинения" Джоржа Беркли. Тюремных выписок из этой важной для меня книги не сохранилось, но попробую передать свои ощущения от её чтения.
Во-первых, большое удовольствие, что настало время, и вот напечатаны в нашей стране главные произведения страшнейшего реакционера, настоящего пугала для многих поколений коммунистов. Ведь всех своих противников в философии Ленин "приводил" к Беркли, а дальше не считал нужным объясняться. Сходство в воззрениях с Беркли считалось духовной, партийной (может, и физической) смертью. С институтских времён мне помнилось стихотворение большого коммунистического поэта Турции и России Назыма Хикмета:
Беркли, слышь!Стихотворение датировано1926 годом, Москвой и типично для коммунистических романтиков (Н. Хикмета я ценю до сих пор – в нём тоже есть односторонняя правда и искренность).
И вот сейчас я держу в руках книгу епископа Беркли. Из свободной продажи. Выдаётся даже заключённым для перевоспитания. На первой странице портрет – тонкие черты полного лица, изнеженные чуть руки… Где кровавость, волосатость, дрожь шотландских крестьян? А сколько было наврано о его учении? Как священник, он, конечно, был против атеизма и духовно боролся с ним, как либеральный консерватор, он был против революций и анархии. Нормально… А ещё он был "противником феодального произвола и тирании" и, как одобрительно отмечал Маркс, "провозглашал источником всех богатств труд" (в этом, на мой взгляд, он даже слишком перегнул в будущий марксизм!), заботился о процветании страны и вместе с тем был добрым и весёлым человеком. О последнем можно судить хотя бы по его произведению "Сейрис или цепь философских рассуждений и исследований, касающихся достоинств дегтярной настойки и разных других предметов". Вот его стих "весёлого прелата":
"Пить или не пить? Вот в чём вопрос.Основные положения своей философии Беркли выдвинул ещё студентом университета, занимаясь не только богословием и философией, но и математикой и естествознанием. Окончив учёбу, он сразу публикует "Опыт новой теории зрения", в которой разбираются неистребимая субъективность зрительных ощущений, а через год – главное философское сочинение "Трактат о принципах человеческого знания", в котором свою "теорию зрения" распространяет уже на всё человеческое познание. Остальные произведения Беркли были только уточнениями и дополнениями этого главного, сказанного юношей.
Мне система Беркли несимпатична, но раз её нельзя опровергнуть, её нельзя и назвать заблуждением. Бесстрашных и последовательных мыслей, высказанных студентом- ирландцем, хватило для разработки и анализа не только ему самому на всю долгую жизнь, но и на века его последователям и противникам (в том числе и Ленину). Духовное бессмертие - вот награда Беркли за духовную смелость и последовательность.
Читать Беркли трудно, пишет он как учёный, а не как литератор – особенно в своих главных, первых работах. Но разбирать этот текст можно, и от разбора получаешь если не удовольствие, то хотя бы удовлетворение, потому что раскрывается действительная сложность и глубина проблемы и доказательств Беркли. Повторяю: я утратил тюремный конспект, и хотя книга лежит сейчас передо мною, я ограничусь лишь тем, что запомнил с того чтения. Главное моё открытие – Беркли, действительно, боролся с материализмом, но с позиции реализма, несомненного опыта, а не "субъективного идеализма", как определили его позицию позже. Беркли объявляет беспощадную войну не реальности (это клевета на него), а той надуманной абстракции, как общая, однообразная "материя", которая якобы лежит в основе всех разнообразных явлений нашего многоцветного мира… И правда, материю, как таковую, никто не видел, это - научная абстракция. Но в отличие от Беркли, мы считаем, что она реальна, что она свойственна объективному миру, выражает как раз свойство его объективного существования. Беркли и не думал отвергать реальность мира вне нас. Напротив, он желает признавать только этот реальный мир, данный нам в ощущениях, и воюет против всяческих вне опытных и ненужных абстракций.
Он стоит на позиции учёного, опытника, эмпирика и к защите Бога его позиция не имеет никакого отношения. Мало того, при последовательном проведении она должна отвергать Бога, как не данного нам в ощущениях. И действительно, многие направления субъективного идеализма - в отличие от основателя Беркли - атеистичны. Беркли своё учение мог использовать против атеизма, потому что в его веке атеизм чаще всего отождествлял себя с материализмом. Когда-то учёные, освобождаясь от авторитета догматов церковного Бога, заменяли его безличным Богом, Природой-матерью, потом ещё более определённо - скрытой в глубине единой Материей, "Святой Материей", как язвили их религиозные противники. Беркли же не восстановил Бога, а только отменил и эту естественно - научную абстракцию "Материи". И правильно сделал, ибо только после Беркли материализм отделился от естественных учений и стал "философским".
Философский материализм восстановил понятие материи, но уже только как абстракцию реального существования мира вне нас и "данного нам лишь в ощущениях" (по Беркли и…по Ленину). Только теперь я понял, сколь недобросовестным был приём приведения всех субъективных идеалистов к "поповщине и реакционности" только на том основании, что эмпирик Беркли стал после своей учёбы священником. И никакой Беркли не реакционер, совсем напротив, он стоит у истока в философии великой традиции научного скепсиса, трезвости, прогресса, кантианства, демократии. Именно так!
Кажется, сразу после прочтения трудов Беркли, я пытался сформулировать собственные "Философские воззрения". Вкратце о них: я называю свою философию материализмом, которая сводится к вере в реальность существующего вне нас физического, телесного и данного нам в ощущениях мира, т.е. я повторил формулу Ленина, которую выучил в институте. Но есть ещё иные философские направления. Я воспитан в разделении противников материализма на объективных идеалистов (например, Гегель) и субъективных идеалистов (Беркли). Но оказывается, они совсем не отрицают реальность мира вне нас, как это долбили нам в институтах, но понимают её совсем иначе, чем материалисты. Если почитать самих идеалистов, то оказывается, что они полемизировали лишь с материалистической догмой о том, что не существует ничего, кроме никому не видных и одинаковых материальных частиц. И я думаю, что они правы в своей критике: нельзя сводить всё бесконечное разнообразие мира к совокупности одинаковых частиц. Однако когда идеалисты выдвигают свою модель мира и сводят её или к структуре, форме, чертежу, строению, идее мира (объективный идеализм религиозно настроенных людей), или к сумме ощущений, показаний приборов, опытов (субъективный материализм, а вернее скепсис учёных в исследованиях и поисках), то они тоже становятся односторонними, а их догмы неверными, точнее, не полными. Я могу признать, что все три позиции равноправны, но я предпочитаю материализм, как нечто среднее между двумя видами идеализма и потому более жизненное.
Да, уверенность человека в том, что мир есть Разум, Идея, Бог, т.е. в главном он понятен и известен, придаёт человеку мораль и силу, активность. Именно в сектаторском, религиозном характере гегельянства-марксизма-ленинизма заключена главная причина его преобразовательной, революционной и диктаторской активности. Объективный идеализм, религия нужны, полезны людям. Только плохо, если уверенность становится абсолютной, непререкаемой, неизменяемой, не поправляемой. Губительна одна вера без сомнений. Она отрицает науку, развитие.
Да, агностицизм, неуверенность в истинном виде "мира, данного нам в ощущениях" открывают широкое поле для поисков, исследований, науки, изменений. Но одни сомневающиеся учёные, колеблющиеся исследователи не могут обеспечить жизнь людей. Без твёрдой, целеустремлённой, убеждённой деятельности общество погибнет. И потому сам по себе агностицизм губителен, он должен дополняться верой или в Бога, или во что-то иное.
Как мне кажется, материализм занимает здесь промежуточную позицию. Он уверен, что реальный мир имеет под собой материальную, познаваемую основу и познаваемые законы, что может дать основу для уверенной работы. Но в то же время он уверен, что мир не может быть познан до конца, и дан нам лишь в ощущениях и практике, опыте, что даёт основу для научных сомнений и поиска. "Материя" - это выработанная долгими веками философского развития абстракция, которая, может удовлетворить и сомневающегося во всём учёного и активного деятеля, практика. На материи им легче всего и правильнее всего помириться, войти в компромисс. И потому я верю в будущее своей материалистической веры.
Философский материализм не исключает идей объективного и субъективного идеализма... Его первое и основное положение мне видится таким: мир есть движущаяся и структурированная (организованная, одушевлённая) и неопределённая в силу своей бесконечности материя. Материя, движение и информация (ощущения, идеи) бесконечны и первичны. Нельзя сказать, что материя первичней информации о своём разнообразии, потому что "простой материи" без разнообразия и информации о нём не существует. Также, разумеется, нет и движения, и информации (идей) без самого материального субстрата. Материализм и объективный идеализм слиты так же, как нераздельны материя и её структура, и информация о ней. Но сюда обязательно подключается и правота субъективного идеализма. Мир бесконечен, и наши знания о нём всегда будут неполными, субъективно переданными и выраженными, относительными. Есть правда во всех великих философских направлениях, и всё же главной является материя, как то существующее, что движется, организованно (одушевлено), бесконечно.
Я материалист, потому что подлежащим в основном философском предложении является материя, хотя, конечно, без своих сказуемых она лишается какого-либо смысла, превращается в полное ничто. Признавая правду за верой Гегеля-Маркса и скепсисом Беркли, сам я хочу держаться материалиста Ламетри. Но, конечно, как материализм без объективного и субъективного идеализма становится односторонним и ублюдочным, так нельзя материалисту не впитывать в себя правду верующих и учёных, не стремиться к полноте, многосторонности своего мировоззрения.
Как же трудно привыкнуть к полнокровному, всеобъемлющему, бесконечно-стороннему пониманию реальности, как тянет наш язык к упрощенчеству и односторонности!
И что делать, если невольно хочется назвать любой реальный объект просто материальным телом и явлением, материальным самим по себе и забыть о бесконечной совокупности всех его связей, как с микро -, так и с макромиром. Как трудно, привычно манипулируя с различными житейскими предметами, не забывать и бесконечной глубины и сложности каждого из них. Удивления и трепета перед ними как перед Вселенными, а ведь именно этого требует философский материализм. Как трудно не только обращаться к своему соседу конкретно и просто: "Иван Иванович!", но и видеть в нём "совокупность общественных отношений" (замечательна эта формула Маркса). Или заботиться о собственном "неорганическом" теле (опять по выражению Маркса), т.е. об окружающих тебя предметах, людях, явлениях, результатах своей физической и умственной работы, творчества столь же бережно, как и о своём "органическом" теле.
Возлюби ближнего как самого себя. Именно так и считает философский материализм: не больше или меньше (этими прегрешениями и грешат объективный и субъективный идеализм), а в равновесии, так же, в равной степени. Относиться к своим связям со средой как к себе, но не растворяться в среде начисто, до полного самозабвения. А если эти требования противоречивы, то находить какое-то равновесие, жизненный оптимальный компромисс - вот как надо строить жизнь
И также надо строить мне линию жизненного поведения здесь, в тюрьме. Да, за 40 лет у меня выросло большое "неорганическое тело", немалое богатство - друзей, детей, статей, работ, предметов.… Всё это – моё, и живёт оно сейчас самостоятельной жизнью на воле и будет некоторое время жить и без меня, даже если я и впрямь сдохну в лагере. Может, даже долго будет оно жить и действовать на мир, а в принципе, в безличной форме оно вообще не пропадёт, войдёт какой-то миллиардной частью в духовный и иной опыт человечества, обретёт в нём бессмертие. Таков реальный "загробный мир" в понятиях философского материализма. Загробный мир, в котором память потомков будет воздавать всем по заслугам: вместо рая - благодарность Пушкину, взамен ада – ненависть к Гитлеру, безличная благодарность к предкам – всем нам, обычным людям. Загробный мир, который создаётся, творится самим человеком уже сегодня, в тутошней жизни и только в ней.
И для меня также. Физически меня нет на воле, но для друзей Лиля показывает наши диафильмы и, может, даёт читать дневники и статьи – и для них я существую по-прежнему. Ведь и раньше, я в главном мог высказываться только через бумагу и магнитофон. Устные разговоры были лишь предварением писем-статей и диафильмов. Уход в тюремное небытие не убил меня, уже осуществлённого в прошлом, овеществлённого ("опредмеченного" по Марксу) в бумаге и плёнке. Может, он даже придал моему неорганическому телу больше популярности и активности из-за естественного сочувствия к посаженному в тюрьму. Очень ярко и с бесконечно большим обоснованием эту ситуацию выразил Солженицын: " После смерти своей я буду делать своё дело ещё лучше, чем при жизни".
Принципиально положение изменилось лишь в том, что после изъятия из большого мира моего физического тела моё неорганическое тело на воле перестало расти и развиваться. И если считаешь, что сделано очень мало, и если есть силы и желание работать, то обязательно надо стремиться вернуться к свободной жизни, к своему миру, надо стремиться к выходу из тюрьмы на свободу, на "химию" хотя бы или в ссылку, где не будут контролировать каждый твой шаг и совать нос в каждое твоё движение. Однако добиваться этого надо, ни в коем случае не забывая о противоречивых интересах большого мира, не нанося ущерба уже живущему неорганическому телу.… Или, если это невозможно, то чтобы ущерб был минимальным. Ведь отказался я от занятий самиздатом, а разве это не ущерб не только для меня, но и для мною уже сказанного и написанного? Однако принять такое обязательство будет необходимо – оно стоит 70-ой статьи, равносильной полусмерти.
Да, ради своего "органического я" можно поступаться в чём-то и интересами своей главной бессмертной, неорганической части. Но очень осторожно. В главном своими убеждениями, своими работами, своими друзьями поступаться нельзя, иначе замараешь себя на веки вечные, будешь гореть в огне осуждения, даже если забудут твоё имя за малостью его. Такого допускать нельзя. Просто глупо выходить из тюрьмы ценой настоящего отречения от своего главного существа. Как глупо отказываться от тяжёлой операции (лагерь), если завтра грозит смерть бессмертной душе. Нет, мне это запрещает моя вера, прекрасная вера философского материализма.
Другим английским философом, труды которого читала камера 322, был Френсис Бэкон, как признано, родоначальник английского материализма и зачинатель новой экспериментальной науки, мыслитель, завершивший собой эпоху Возрождения (16-ый век) и начавший новое время (17 век).
Юрист и придворный по воспитанию, образованию и профессии, он был очень талантливым и разносторонним человеком с острым умом. Занятия экспериментальной наукой были для него хобби. И, тем не менее, именно здесь он совершил самое главное. В полемику всей средневековой науке со схоластикой и на логической базе - "Органоне" Аристофана, он написал свой "Новый Органон", где основой знания объявил только опыт, Природу, а вместо аристотелевой дедуктивной логики провозгласил истинным экспериментальный, индуктивный метод доказательств. Да и целью новой науки он считал не победы в схоластических спорах - диспутах об одних и тех же, якобы, "вечных истинах", а изобретение полезных для жизни усовершенствований. И умер-то он, простудившись при опытах замораживания мяса в целях сохранения. Наверное, потому что он был дерзким дилетантом в экспериментальной науке, у него хватило смелости так полно и ярко высказать о схоластике средневековья всю горькую правду, пусть с большими преувеличениями и перегибами.
Однако с большим увлечением я читал этические вещи Бэкона "Опыты и наставления нравственные и политические" в т.2. Никакого внутреннего несогласия с мыслями Бэкона о нравственности у меня не возникало. И только одно тревожило: почему же он сам не смог выполнить свои наставления и был вынужден признаться публично в продажности, уйти с поста канцлера английского королевства? Неужели поучения – одно, а собственная жизнь - другое?
Однако нельзя приписывать Бэкону безнравственность только на основе его приверженности к новой науке и материализму. Ничего подобного. Этика Бэкона традиционна, она строится на примате "общественного блага" и заветов Бога, а сам он – политический деятель, придворный карьерист, просто не мог во всём следовать своей же, искренне исповедуемой, морали. Само участие в государственной жизни делало его безнравственным. Ни наука, ни этика не были для него главным. Главным была придворная карьера, служба одному из самых деспотичных английских королей, виновнику скорой английской революции. А вот потомкам осталось именно научное и даже моралистическое наследие Бэкона в его книгах. Нет, Бэкон не был совершенен, он даже сам не понимал, что в нём главное и ценное. Иначе не стремился бы к высшим государственным должностям в продажную эпоху.
А может, какая-то косвенная связь между естественно научным материализмом Бэкона и его практической безнравственностью всё же есть? Наверное, Томас Мор, другой английский канцлер-философ, не был способен на безнравственность, потому что необычайно крепка была его вера в Божьи заповеди, вера коммуниста и католика. Но ведь Т.Мор и не мог бы начать собой новое время, он мог только пойти на героическую смерть, стать святым. А вот Бэкон мог бы не "продаваться", если бы больше занимался наукой и обосновывал свой материализм ещё и этически, чем гнаться за славой и положением. Нет, пример Ф. Бэкона не может положить пятно на материализм.
Чтение 1 тома "Сочинений" Николая Кузанского, немецкого кардинала 15-го века, подтвердило это впечатление. Хотя Николай принадлежит уже переходной эпохе Возрождения, но он ещё стоит на границе со Средневековьем и в своих книгах показывает ошеломляющее разнообразие накопленных схоластической культурой богатств. Он тоже критикует схоластику, предпочитает церковному Аристотелю более античного Платона, но сам он - сын средневековой учёности и не может отвергнуть её заслуг (хотя и пытается).
Кузанский был последним моим философом в Бутырке. Однако курс лекций для исторических и философских факультетов "Философия эпохи Возрождения" А.Х. Горфункеля, 1980г. сильно расширил мои знания о начале современной Европы. Хотя, конечно, никакого удовлетворения оттого, что я "многое узнал" нет. Напротив, я увидел, сколь многого я не знаю. Сколь много упомянуто или лишь слегка описано славных имён, равноценных хотя бы Николаю Кузанскому!
Меня больше всего интриговала связь Возрождения с Италией и не только потому, что в папских владениях была своеобразная политическая столица той Европы или что там сама почва напоминала и звала вернуться к античности, а больше из-за существования множества независимых торговых, т.е. буржуазных республик–городов. Италия оказалась первой капиталистической нацией Европы и именно потому дала экономическую базу для Возрождения. Но капитализм её оказался особым, торговым, не имел под собой прочной научно-промышленной и религиозно- нравственной базы - и погиб. Только в других европейских странах Возрождение спровоцировало Реформацию и было вытеснено ею и Новым Капиталистическим Временем.
"С.7 – приведена интересная характеристика эпохи Возрождения Энгельсом: "Вслед за борьбой феодалов и горожан появились крестьяне и предпролетарии с красными знамёнами в руках и коммунизмом на устах…вызвала искусство и воскресила греческую древность".
Выходит, Возрождению предшествовали "коммунальные" (городские) революции в Италии, установление в них республик. Каким-то образом коммунизм предшествовал Возрождению и гуманизму. Хочется верить, что и у нас такое возможно…
Начало Возрождения ведут от поэтов-предшественников Данте Алигьери и Петрарки. Данте стоял ещё на почве схоластики, а Петрарка уже разорвал с ней связи, демонстративно гордился своим "невежеством" в университетском смысле, а силы свои отдал поиску и переводам древних текстов, их возрождению. Одновременно восстанавливался и авторитет восточной патристики, т.е. православных корней. Отсюда первоначальный уклон гуманистов Возрождения в неоплатонизм – Николай Кузанский, побывавший в Византии, византиец Георгий Плифон др. Первая гуманистическая академия во Флоренции ("Мы государство простонародное, преданное одной торговле, но свободное") стала неоплатонической. Впоследствии, правда, перегиб был исправлен новым прочтением и истолкованием Аристотеля как древнегреческого философа, а не церковного авторитета.
Что же касается этики, то процветал эпикуризм, иногда даже аналогия стремления к выгоде, этика пользы и личного интереса. Может, это одна из причин, почему итальянские республики не могли объединиться, стать силой и отстоять принципы своего существования. Отсюда общий упадок Италии, остановить который хотел Никколо Макиавелли, рекомендуя объединение и укрепление власти любыми средствами ради блага нации (отсюда знаменитое "цель оправдывает средства"). Но его усилия и советы ничего не могли изменить, только навлекли негодование противников и обвинения в безнравственности. Чего-то в Италии не хватало для национального объединения и укрепления капитализма"
Жалко! – "Просвещение отбросило диалектику Возрождения, но ХХ век её возрождает (Циолковский, Чижевский, Вернадский – пантеисты?) Поднимается роль провозглашённых Возрождением идеалов совершенного человека, единства философии и его жизненного пути, мысли и действия, слова и деяния". Дай-то Бог!
| предыдущая | оглавление | следующая |
