предыдущая оглавление следующая

В.Сокирко Жизнь и поражения советского инакомыслящего

Глава I. Истоки

Раздел 2. 1931г. - «год перелома»

В стране была взята линия на усиленный рост промышленности, за счёт крестьянства, понятно. Прошла вьюжная зима 1930-31 года с собраниями-сходами,  «приглашающими» всех односельчан к «добровольному, но поголовному» вступлению в новые производственные кооперативы- колхозы. Эта кампания была очень упорной и всеобъемлющей. Уже в мои юношеские годы рассказала мама тогдашний деревенский анекдот. Председатель долго длящегося собрания, на которое загнаны все жители села, объявляет: «Граждане! Товарищи из района, из города, другие уже выступили. Предлагаю перейти к дебатам, а за этим к общему решению». На трибуну выскакивает молодайка: «Поддерживаю предложение перейти немедленно к «ебатам» и сразу уходить по домам. Начинайте с меня. Кто первый?»

Реальность была иной. После первых же провальных собраний мужики, типа упрямо отказывающегося от вступления до решения авторитетного Митрофана, получали почти открытые угрозы: «Смотри!» Обещанная «расплата» пришла уже ранней весной 1931 года - из Гвинтовского сельсовета поступило указание о наложении на Глобенко М.С. штрафа «За невыполнение плана сева сахарной свеклы». Почему самостоятельный крестьянин обязан был выполнять распоряжения сельсовета по каким-то райкомовским планам на своей земле, сейчас непонятно, но оказывается, что такие «порядки над крестьянами» власть уже установила, не дожидаясь их вступления в колхоз. Причем никакие объяснения, что «сеять свеклу по мокрой холодной земле нельзя», во внимание не принимались и расценивались лишь как злостное невыполнение распоряжений советской власти. Наложенный немыслимый штраф предписывалось заплатить на следующий день. Естественно, он заплачен не был. Это немедленно повлекло за собой решение о конфискации дома в счет наложенного штрафа при безотлагательном выселении, что и было исполнено в тот же день с перенесением детских постелей в холодную «клуню»-сарай. Да, умела действовать советская власть «решительно и строго». И даже сверх того. Поздно ночью клуня была подожжена и сгорела. Детей, слава Богу, родители успели спасти. Никто клуню не тушил, но деда тут же арестовали... за порчу конфискованного имущества, как злоумышленного поджигателя и вредителя, мстящего советской власти.

Годы спустя, когда дед уже пристроился с семьей в Москве, ему было передано через знакомого односельчанина покаяние какого-то местного комсомольца-поджигателя и его предложение «отомстить» - поджечь несправедливо отобранный дом. Дед на такое «предложение» ответил руганью и обещанием убить поджигателя лично, если он его встретит. Дедово возмущение я очень хорошо понимаю. Мерзкий «комсомольский» тип был не только соучастником отнятия у деда его дома, но и личным исполнителем поджога последнего его прибежища в родном селе. И именно он предлагал Митрофану «отомстить» следующим поджогом дедова дома, ставшего школой.

Я плохо помню, но, кажется, что судьба того комсомольца-поджигателя была печальной, потому что с приходом немцев он оказался в числе полицаев с последующей смертью. В моей памяти он остался образцом предательства односельчан: в одном лице и пособник раскулачиванию, и фашистский пособник. Но моя память хранит и свет от другого, совестливого односельчанина, поставленного властью сторожить сельскую «кутузку», куда под замок посадили моего деда, и открывшему ему дверь со словами: «Беги, Степаныч, пока тебя не хватились».

Тётя Настя после войныДед и бежал из деревни от пришедшей туда, казалось, лишь временно, советской власти, а получилось, что на всю вторую половину своей жизни. Вначале он убежал лишь на двести километров южнее, до стройки тракторного завода в столичном Харькове, где спрятаться было нетрудно среди масс приезжего и практически непроверяемого «пролетариата» из бывших крестьян. Его реального раскулачивания, конфискации дома и имущества, как будто и не было. Но только «как будто», потому что почти всю оставшуюся жизнь Митрофан боялся ареста, как «вредитель». Страхом ареста были зачумлены все, кто выжил. Дети в меньшей степени, потому что они были молоды, а взрослым надо было жить, потому что они были обязаны поднять детей. Старших дочерей Настю и Таню Митрофан практически сразу устроил на работу в Харькове, жену и младшеньких Соню и Степу увез позже, в 33 или 34году, в Москву, где он уже работал на трубном заводе.  До этого они почти два года жили в деревенской землянке, оборудованной Иваном Степановичем. Отъезд из деревни нельзя было затягивать, т.к. сломанная у Степана нога срослась неправильно. Требовалась квалифицированная  хирургическая помощь, на что Митрофан использовал невесть откуда взявшегося кабанчика, и ногу вернули в исходное состояние.

Во время войны в Москву перебралась Татьяна, а уже в хрущёвское время переехала из Гвинового в Москву и старшая Настя с дочкой Лидой

  Так к концу жизни Митрофан помог стать на ноги всем своим детям, выполнив свой долг перед Богом.




предыдущая оглавление следующая


Лицензия Creative Commons
Все материалы сайта доступны по лицензии Creative Commons «Attribution» 4.0 Всемирная.