В защиту экономических свобод.            Выпуск 1

Раздел II. Полемика

Как ни странно, гораздо больше возражений, в том числе и экономически аргументированных, я получил не от экономистов, а от математиков. В моей коллекции только два таких отзыва, но, наверное, одни из самых содержательных. Это люди, совершенно различные по опыту, вере, отношению к жизни, но есть у них какая-то спокойная интонация в тоне, терпимость к чужим мнениям, привычка к их разбору и анализу. Эта черта и делает эти отзывы столь полезными для нашего обсуждения.

К.Светлов (Георгий Курдюмов) Монополия, очередь… и попранные экономические права советского государства. (Ответ на обвинительную речь (статью) К.Буржуадемова по поводу жадных и завистливых потребителей как основного препятствия прогрессу в нашей стране).

Первая реакция на упомянутую обвинительно-защитительную статью Буржуадемова – резкое раздражение и протест. Это было и со мной, хотя я и разделяю многие этические и экономические позиции автора, в том числе и некоторые из тех, что представлены в упомянутой статье.

Естественно возникает опасение, что статья эта – социально опасна, ибо решительное требование повышения государственных цен на продукты потребления, хотя и базирующееся в большей степени на грубых заблуждениях, действительно, может (вернее, могло бы, если бы самиздат больше читали) привести к весьма тяжелым последствиям. О выдвижении такого требования приходится сожалеть, однако, раз автор упорствует, остается только вступить в публичную дискуссию. Иного достойного способа борьбы с социально-опасными заблуждениями (уверен, что здесь мы имеем дело с искренним заблуждением) я не вижу. При всем том, статья К.Б. содержит также и ряд дельных положений (это начинаешь замечать не сразу, когда проходит первый шок от опасного и во многом необоснованного обвинения). Это рассуждения о левых предпринимателях, о спекулянтах и, отчасти – о воровстве с государственных предприятий и даже о повышении госцен, но не до мнимого "уровня рентабельности", а только – для уравновешивания спроса и предложения (об этом будет идти речь ниже).

Прежде чем переходить к анализу экономических установок К.Б., oтмечу еще, что я не разделяю его сугубо материалистического подхода, подобно ортодоксальным марксистам ставящего экономику чуть ли не в центр всей нашей жизни. Конечно, экономика – вещь нужная, но все же трудно ждать хорошего от утверждений типа: "Прежде чем добиваться политических или иных прав, необходимо добиться более основополагающих (?) прав экономических" – и т.п. Скажу более: в наш век, когда чувства голода и холода медленно, но неуклонно перестают быть главными движителями рода человеческого, когда на первый план выдвигаются непосредственно вопросы охраны окружающей среды, ресурсов, межличностных и международных отношений и, конечно, - переработки всех видов информации (это слово следует здесь понимать очень широко), не отходят ли на второй план вопросы материального производства (и распределения) всякого рода вещей-товаров? Я далек от мысли сбрасывать со счетов это самое материальное производство; хотя бы потому, что большинство носителей информации (книги, пластинки) – тоже в некотором смысле, вещи; а экономические законы материального производства в большой степени могут быть распространены на многие другие виды общественно-полезной деятельности, например, создание духовных (информативных) ценностей; и все же, говоря об "экономике", стоит помнить, что в наше время людям нужны не только и не столько консервные банки (даже в весьма широком смысле этого слова).

Итак, вернемся к статье, автор которой предлагает в качестве всеобщего регулирующего инструмента, для всех видов производства - "древнейший человеческий форум – рынок"; т.е. свободный обмен всего, что угодно на все, что угодно, осуществляемый при помощи денег. Дайте нам только свободный рынок! – и наиболее рациональное производство и потребление будут обеспечены. А как же тогда экономические кризисы?.. Сжигание кофе в топках паровозов? Конечно, надо согласиться, рынок – вещь нужная, но ведь не лекарство от всех болезней?! Во все времена игра цен на рынке несла в себе элементы борьбы отдельных людей и групп людей за лучшие условия для себя. Действительно, если возможен взаимовыгодный обмен, то ниоткуда не ясно, в каком соотношении должны быть распределены эти выгоды между действующими в обмене сторонами. Множественность аналогичных обменов, т.е. наличие большого числа производителей и потребителей, мало меняет ситуацию – отчасти из-за индивидуальных особенностей товаров каждого производителя и условий обмена с ним, отчасти – из-за возможности явных или неявных, зримых или незримых союзов между производителями (либо потребителями) одного товара, имеющих целью установить цены на товары на наиболее выгодном для них уровне, т.е. создание явных или неявных монополий. Под монопольной ситуацией естественно иметь в виду тот случай, когда цены на весь товар (определенного вида) определяются одним индивидуумом (либо союзом индивидуумов). Во многих случаях (а именно, когда спрос мало зависит от цены), монопольная ситуация сулит для монополиста возможность получения наиболее высоких прибылей за счет повышения цен (значительно) выше всех уровней окупаемости и рентабельности. Стоит ли говорить о том, что концентрация производства (экономически вполне обусловленная) естественным образом ведет к образованию монопольных ситуаций? Для поддержания такой ситуации монополисту… совсем не обязательно прибегать к незаконным средствам (обращаться к преступному миру и т.п.) – достаточно того же эффекта концентрации и возможности понижения цен с целью разорения конкурента или хотя бы лишения его монопольных прибылей. Одной такой возможности может быть достаточно для того, чтобы "достойные" конкуренты не возникали. Большое значение здесь имеют длительное время и большие капитальные затраты, необходимые для строительства крупных предприятий. Все это можно было бы хорошо проиллюстрировать математически, но предполагаю, что это уже сделано профессиональными экономистами. Хорошо известно, что цены, устанавливаемые монополистами с целью получения наибольшей прибыли, далеко не всегда способствуют общественно-оптимальному регулированию масштабов производства и потребления. Антимонополистические государственные законы здесь малоэффективны, во-первых, они могут препятствовать экономически обусловленной концентрации производства, во-вторых, потому что небольшому числу крупных фирм слишком легко договориться о чем бы то ни было, для них взаимовыгодном. Итак, можно сделать вывод: цены, устанавливающиеся на рынке в результате свободного обмена далеко не всегда способствуют оптимальному регулированию производства и в большой степени являются результатом борьбы индивидуумов и социальных групп за лучшие условия. Когда стороны оказываются слишком "несговорчивыми", наступает кризис: забастовка, залеживание нужного товара… либо – общенациональный экономический кризис. Все это наводит на мысль, что этический момент, либо даже прямое государственное вмешательство в установление цен могут быть полезны или даже необходимы.

Все сказанное выше относится прежде всего к свободным экономическим системам (капитализму); в нашем же случае ситуация иная, поскольку имеется гигантская экономическая монополия в лице государства. Этой-то монополии К.Б. и предлагает предоставить свободу в назначении цен! Речь, правда, идет – не о полном государственном произволе в этом отношении, а лишь о "поднятии цен до уровня рентабельности". Но что может означать этот "уровень рентабельности" в наших условиях, когда все цены на сырье, оборудование давно "зарегулированы", гигантские налоги и гигантская дотация пронизывают всю экономику, а капитальное строительство назначается произвольным образом? Поручат какому-нибудь НИИ "посчитать", и… те "посчитают"; кто не верит – пусть проверит! На деле все сведется к тому же произволу, но разве что усложненному, а потому – несколько умеренному. Предложение К.Б. о прекращении государственных дотаций в производстве товаров народного потребления выглядит весьма странным. Кстати говоря, в статье К.Б. почему-то ничего не сказано о прекращении сверхкрупных государственных "налогов" на соответствующее производство в тех случаях, где они имеют место. А то можно подумать, что государство так ни на чем и не наживается "за наш счет", используя свои монополистические возможности. О спиртных напитках, конечно, разговор особый; но не в них одних дело.

И все-таки, "рациональное зерно" есть и в предложениях К.Б. о повышении цен; особенно хорошо начинаешь это понимать, походив денек-другой по магазинам и так и не найдя нужной вещи… либо отстояв часов 5-6 в очереди и в конце-концов, оказавшись в числе тех, кому "не хватило". Провинциалы, видимо, могли бы хорошо осознать эту идею на полках поездов, во время очередной поездки "за покупками" туда, где их "хватает"; либо размещая мешки с товаром между сиденьями электрички. Иными словами, речь идет о таком повышении цен и на те товары, которое бы позволили ликвидировать очереди (явные и неявные). Фактически, стояние в очереди, либо беготня по магазинам является для людей тем же самым трудом, что и труд на производстве, разница только в том, что этот первый не создает никаких общественных ценностей (а скорее – наоборот: очереди загромождают проходы, развращают людей злобой и суетой и т.п.). Не лучше ли обратить этот труд на пользу общества, пусть даже и представленного в лице государства? – Кстати говоря, примерно этим и занимаются спекулянты: спасают и присваивают гибнущий общественный труд. «Воры» с государственных предприятий часто делают то же самое; действительно, нет никаких моральных оснований осуждать такую деятельность; я бы назвал ее общественно-безвредной. Вообще говоря, опасность монополии и монопольно-высоких цен может возникнуть и в случае частной спекуляции. Тем не менее, во многих случаях (о них сказано в статье К.Б.) спекулянты и даже "воры", не говоря уже о "шабашниках" и "левых предпринимателях", приносят реальную общественную пользу. Жестокость государственных преследований наиболее удачливых предпринимателей, видимо, зачастую объясняется черной завистью высокопоставленных чиновников. Яркие примеры таких "предпринимателей" и такой зависти можно найти в произведениях Максимова и Солженицына.

Итак, возвращаясь к требованию К.Б. о повышении цен на товары народного потребления, следует четко различить два момента: уравновешивания спроса и предложения, и прекращение дотаций для достижения так называемого "уровня рентабельности" – величины неопределенной и практически несуществующей в наших условиях. Если государство за счет дурной организации гробит львиную долю общественного труда, расходуемого на производство какого-либо нужного продукта, и при этом препятствует организованному производству этого продукта кем-либо еще, то не имеем ли мы полного морального права потребовать компенсации?

Другое дело – ликвидация очередей и произвола. Я думаю, у нас немного найдется людей, которые предпочли бы час стояния в очереди часу своего рабочего времени (за исключением, возможно, людей с особенно тяжелым трудом и высоким заработком, для которых и коэффициент должен быть соответствующим). То же касается и произвольного распределения и связанного с ним неэффективного потребления (а, следовательно – экономически необусловленного дефицита) многих продуктов. Такое повышение цен не было бы снижением нашего жизненного уровня, не было бы нашей жертвой (такое впечатление складывается при чтении статьи К.Б.), но всего лишь рациональным ведением хозяйства, выгодным нам (может быть, не всем и не в очень большой степени, поскольку речь идет в основном о замене одного труда другим) и государству (в большей степени, но это не так уж важно). В этом случае естественно требовать и понижения цен на те услуги, на совершении которых государство особенно сильно наживается (сюда относятся, по-видимому, многие виды пассажирских перевозок, продукции легкой промышленности, частного строительства и пр.). Следует, однако, помнить, что в наших, сугубо монопольных условиях колебание госцен на продукты потребления связано с серьезной опасностью практически неограниченного подъема и в связи с этим – жестокого закрепощения граждан повседневными заботами о куске хлеба.

Нужно отметить еще один аспект существующей у нас политики цен и политики распределения товаров.

Кому не известно, что в Москве есть мясо, а на окраинах его нету, что в Москве есть молоко, масло, батарейки "Сатурн", польские джинсы… а на окраинах нет ничего… кроме хлеба, подсолнечного масла, кирзовых сапог и еще кое-чего из первой необходимости. Голода, впрочем, насколько мне известно, нигде нет; поэтому рассуждения К.Б. о необходимости обращаться к спекулянтам "за импортными шмотками" и т.п. не выглядят убедительными. Так или иначе, в существующем у нас государственном распределении продуктов, помимо случайностей и произвола, имеется также сильная территориальная дискриминация, которая смягчается за счет существующей свободы передвижения (внутри страны) и массовых поездок "за покупками"; что ведет также к "неявным очередям" и затратам на эти поездки общественного труда и времени. Я не буду касаться этической стороны вопроса и того, в какой мере такая политика соответствует провозглашенному у нас принципу всеобщего равенства, а попробую только найти объяснение этому. Конечно, здесь дело не обходится без показухи: лучше выглядеть перед иностранцами и высшим начальством… Но ведь дело не только в этом. Не лишено определенных оснований и следующее полуофициальное объяснение: жители центральных городов в наибольшей степени зависимы от государственного снабжения (прежде всего – продовольственного); у них нет почти никаких возможностей для ведения подсобного хозяйства и т.п.. Впрочем, это в большой степени относится и к жителям крупных городов на окраинах… Заметим, впрочем, что в некоторых местах на окраинах (например, там, где бывали рабочие волнения), снабжение совсем не плохое. Другое полуофициальное объяснение лучшего снабжения центра – особая важность этих районов для всей страны. Ну что ж, важности у нас, наверное, действительно, побольше; но ведь эта фраза не лишена и иного смысла. В переводе на язык экономики такая "важность" может означать фактически большую производительность труда в центре; однако, существующие тарифные сетки не дают возможности учесть это при распределении зарплаты. Люди, живущие в провинции, разумеется, не виноваты в своей меньшей производительности труда, но это уже другой вопрос. Так или иначе, вопрос взаимоотношений между провинцией и центром всегда был очень актуален для России; не думаю, что в данном случае его можно решить методом простого уравнивания; хотя, конечно, ликвидировать "неявные очереди" и произвол было бы очень желательно.

В заключение я позволю себе обратиться к самодеятельному обвинителю-подсудимому в первом лице. Оставьте пафос прокурора-самобичевателя! Даже оправдывая спекулянтов, вы призываете нас к жертвам во имя прогресса Родины. К чему все эти человеческие жертвоприношения? Представьте себе профессионального шабашника или спекулянта, читающего вашу статью, и вам станет смешно.

Будьте осторожнее, применяя к нашему быстроменяющемуся миру экономические законы начала и середины девятнадцатого века. Многие ваши мнения здравы и заслуживают к себе более серьезного отношения, чем то, которое возникает при чтении этой вашей статьи.

Комментарий К.Б. высказываний К.Светлова

Прежде всего, хочу пожаловаться: совсем недавно, получив поддержку К.Светлова при обсуждении "Жить не по лжи! " и радуясь встрече с единомышленником, я почти тут же был вынужден с ним расстаться. После того как я отклонил настоятельное предложение К. Светлова изъять из обращения свою "социально-опасную" статью, он вступил в дискуссию. Что же, он поступил благородно.

И еще одно предварительное замечание. К.С. уже упрекал меня в примитивном экономизме. Сейчас я вынужден повторяться в отводе этого упрека. Не отказываясь от самоназвания "материалист" (т.е. человек, признающий объективную реальность), в вопросах придания значимости различным сторонам реальной жизни я солидарен более всего с теорией факторов М.Вебера, т.е. не свожу реальную жизнь ни к духу, ни к материальному производству, ни к экономике, ни к сексу. Но конечно, эти разные стороны жизни или "факторы" жизни имеют разное значение (разный удельный вес). Так, человек спит примерно столько же времени, сколько работает, но индивидуальная и общественная жизнь формируется скорее в способах работы, чем в способах сна, поэтому первый фактор определяет нашу жизнь в гораздо большей степени, чем второй.

Таким же образом можно разобрать и остальные "факторы" человеческой жизни и тогда, думаю, выяснится, что важнее сферы труда, работы за деньги (а именно это я называю экономикой – а вовсе не одно "материальное производство") у человека нет. Мне возразят: а вот есть факторы политики или идеологии (религии), они занимают у человека сравнительно мало времени, но играют огромную роль. Я отвечу: Вы меня неправильно поняли. В сферах идеологии или политики человек зачастую принимает (или за него принимают) наиболее важные решения, но вот какие принимаются решения, зависит не от количества затрачиваемого на их обдумывание времени, а от стиля всей жизни, от того, как человек живет. (Сразу же оговорюсь: "Не бытие определяет сознание, "сознание отражает и преобразует бытие"), Живет же человек по большей части в труде и восстановлении сил для него, т.е. в экономике, потом в семье и культуре. Вот почему меня лично экономика волнует прежде всего, вот почему этика и право человека в сфере экономики мне кажутся наиболее важными.

Правда, должен и повиниться: предложение добиваться экономических прав прежде, чем остальных сделано, действительно, неосторожно, в запальчивости. Конечно, никаких ограничений для защиты всех прав человека не должно быть. Просто мне кажется, что люди, прежде всего, будут требовать именно тех прав и свобод, которые касаются их сферы труда и жизни. Для гуманитарной интеллигенции важнее всего свобода информации и творчества, поскольку это касается их труда. Убежден, что для других слоев нашего населения, занятых совсем иным трудом, иным делом, будут важны свободы и права именно их дела (в том числе и "материального производства"). Не уважать этот труд и его свободу – для меня означает неуважение к остальным людям, не гуманитариям, проявлять малопочтенный интеллигентский снобизм к жизни и труду большинства людей.

А теперь ответим на возражения К.Светлова.

1. По его мнению, свободный рынок на Западе, например, ведет не к эффективной экономике, а вызывает "кризисы… сжигание кофе в топках паровозов" и т.п. Он сомневается как в возможности какого бы то ни было "взаимовыгодного обмена" без надувательства, так и в существование свободных рыночных цен, разделяющих выгоды между участниками обмена. Никакого свободного обмена на деле нет, поскольку и потребители, и производители сговариваются между собой и произвольно устанавливают монопольные цены. Из-за разнообразия товаров и концентрации их производства везде господствуют монопольные ситуации (для одного товара – один производитель – один потребитель?) Антимонополистические же законы там не действуют и даже вредны, ибо мешают росту эффективной концентрации производства…

Фактически К.Светлов отрицает саму возможность существования той схемы рынка, которая принята в большинстве экономических теорий, тем самым отвергая и все мои дальнейшие построения (хотя в последующем, как ни странно, принимая многие из конечных выводов).

Однако в таком случае К.Светлов должен был разобраться с доводами этих теорий.

Меня уже не раз упрекали в отсталой приверженности к Адаму Смиту, полагая в нем главного теоретика рыночного хозяйства. Никак не отказываясь от благодарности А.Смиту (ибо наука едина), я должен уверить своих оппонентов, что представление о рыночном механизме, как регуляторе, обеспечивающем оптимальное состояние национального хозяйства, было предложено и доказано (математическими средствами) в конце прошлого века Вальрасом и до сих пор признается учеными экономистами двух основных направлений (неоклассиков и неокейнсианцев) в качестве бесспорного научного достижения. Отвергать это достижение так, как это делает К.Светлов, с порога без доводов – просто легкомысленно.

Конечно, между экономистами обоих направлений есть принципиальные расхождения: неоклассики (я скорее отношусь к ним) подчеркивают регулирующую роль рынка, их оппоненты – настаивают прежде всего на регулирующем воздействии на рынок государства. Но никто из них не отвергают основ своей науки.

2. С другой стороны, ссылки К.Светлова на множество монопольных ситуаций на реальном рынке имеют под собой основания. Реальный рынок, конечно, отличается от той математической схемы совершенно свободного рынка, описанной Вальрасом, на которую я опираюсь. Существует даже так называемая "теория монополистической конкуренции" (как ни странен этот термин). Но и она также является лишь некиим идеальным образцом, не отражающим всей реальности рынка. Одна схема схеме рознь. Описание К.Светлова просто зачеркивает главную суть рынка, зачеркивает механизм образования объективной рыночной цены и потому совсем не похоже на реальность. Чтобы увидеть его неправоту, достаточно пойти на рынок и понаблюдать, способны ли покупатели договариваться монопольно о цене, если некоторым из них товар нужен позарез, а другим – не очень, и способны ли продавцы держать монопольно высокую цену, если у них товар гниет и времени на торговлю нет…

Я даю такой совет, хотя и понимаю, что он может и не достигнуть цели: очевидность не всегда доказательна. Однако я вправе ждать от оппонента хотя бы логичности. А что делает К. Светлов из своего убеждения о невозможности оптимального рыночного регулирования (в духе Вальраса)? Вот его вывод: "Цены, устанавливающиеся на рынке в результате свободного обмена не всегда способствуют оптимальному регулированию производства и в большей степени являются результатом борьбы индивидуумов и социальных групп за лучшие условия.

Когда стороны оказываются "несговорчивыми", наступает кризис: "забастовка, залеживание нужного товара… либо общенациональный экономический кризис. Все это наводит на мысль, что этический момент, либо даже прямое государственное вмешательство в установление цен могут быть полезны, или даже необходимы".

- Вот те на! Оказывается, свободный обмен на рынке все же есть и цены на нем определяются все же конкуренцией (а не сговором) индивидуумов и групп – но это не способствует оптимальному регулированию. Но сказать так – это значит, спорить уже не с посылками Вальраса (что, в принципе, допустимо), а с его математически строгими выводами (что, "если существует рынок совершенной конкуренции, то он устанавливает оптимальные пропорции спроса и предложения, потребления и производства). Конечно, К.Светлов может заняться таким опровержением математических выводов, но пусть учтет, что почти столетний опыт подобных попыток ни к чему не привел.

Можно привести и еще примеры нелогичностей в доводах моего оппонента. Так, заявляя; что для создания монопольной ситуации владельцам современных предприятий совсем не обязательно сговариваться о противодействии всем прочим производителям этой продукции, а "достаточно возможности понижения цен с целью разорения конкурентов или хотя бы лишения его монопольных прибылей", К.Светлов не замечает, что понижая цену на товар ниже уровня рентабельности конкурента, такой "монополист" увеличивает размер спроса. Если он будет способен его рентабельно удовлетворять даже при разоренном конкуренте, то никакой монопольной ситуации тут нет. Вот когда существует производитель, способный производить товар по еще более низкой цене и тем самым удовлетворить новый, расширившийся круг потребителей, а его искусственно не допускают к производству любыми методами, или когда искусственно регулируют цены, вот тогда создается монопольная ситуация, в принципе неотделимая от внеэкономического насилия.

Но я не могу здесь оговаривать все встреченные мною неточности. Гораздо важнее рассмотреть существенные для нас выводы.

3. Закончив рассмотрение "свободных экономических систем" (капитализм) и сделав вывод о "полезности или даже необходимости прямого государственного вмешательства в установление цен", К.Светлов переходит к нашему отечеству и заявляет, что здесь "ситуация иная, поскольку имеется гигантская экономическая монополия в лице государства". Можно было бы ожидать, что за этим последует признание необходимости перехода от монопольных, государственных цен к свободным, рыночным, равновесным ценам. И кажется, К.Светлов соглашается с этим, но возражает против поднятия цен на товары народного потребления до уровня, обеспечивающего рентабельность производства.

Здесь я должен со всей серьезностью заявить: мое основное предложение заключалось прежде всего в разрешении рыночных, равновесных цен, уничтожающих дефицит и стояние в очередях (хотя ликвидация очередей – отнюдь не главная заслуга рыночных цен). И я рад, что в этом, главном вопросе мы с К.Светловым, кажется, сходимся. Я говорю: кажется, потому что К.Светлов бывает очень непоследовательным. Так, например, он требует от государства снизить цены там, где оно "сильно наживается" (т.е. на высокорентабельную продукцию). Но ведь такое снижение нынешней высокой и, по-видимому, равновесной цены тут же приведет к повышению спроса, образованию дефицита и очередей. Мало того, его перечисление товаров, на которые цены надо понижать ("многие виды пассажирских перевозок, легкой промышленности, частного строительства и пр.), вызывает просто недоумение, поскольку перечисляются заведомо дефицитные товары. Мне кажется, что в этом вопросе К.Светлов просто не совладал еще со своими чувствами. Разум говорит ему, что нужны равновесные цены, а потребительское чувство твердит иное: с государства нужно содрать все, что можно, любыми доводами. Отсюда и непоследовательность.

А разве нельзя потребовать от государства расширение производства высокорентабельных изделий, чтобы это привело к снижению рыночных бездефицитных цен? – Конечно, можно. Но я знаю, что на такое требование ответит государство (в лице своих компетентных руководителей): мы не можем выделять деньги на расширение доходных отраслей, потому что их не хватает для дотаций на поддержание убыточных отраслей. Вот вам и весь сказ. Вся нехитрая механика.

Вообще, мысль о рыночной цене, как регуляторе производства и потребления непривычна для К.Светлова (видимо, сказывается влияние традиционной марксистской политэкономии). Поэтому он и решается на такие удивительные соображения, как предупреждение о "серьезной опасности практически неограниченного подъема цен" (причем, речь идет не об инфляционном росте, а о действительном) и в связи с этим об опасности "жестокого закрепощения граждан повседневными заботами о куске хлеба". Но если исключить возможность государственного сумасшествия, когда при переполненных складах готовой продукции цены на нее будут подняты до недоступных для потребителей высот, то предупреждения К. Светлова – абсолютно беспочвенны.

Что же касается поднятия цен для достижения уровня рентабельности производства и ликвидации государственных дотаций, то и в этом, второстепенном случае, я остаюсь при своем мнении. Такого поднятия не избежать, если думать об оздоровлении нашей экономики, о ее реформе. Конечно, такое поднятие нельзя проводить сразу резко, но и нельзя откладывать эту неприятную процедуру исправления сегодняшней структуры потребительского спроса – до бесконечности.

И уж нельзя проводить экономическую реформу до упорядочения цен. Ибо в противном случае это упорядочение цен придется осуществлять во время самой реформы. А это значит, что к множеству неизбежных трудностей и неурядиц прибавится еще и народное недовольство от повышения заниженных сегодня цен, т.е. множить количество будущих противников реформы, уже сейчас готовить ей провал и гибель.

4.Очень многим людям, в том числе и К.Светлову, государство представляется в виде конкретного и очень богатого человека, которого грех не грабить, хотя в сущности все государственные средства – это наши собственные средства, только собранные вместе. Чем больше мы требуем дотаций на одни товары, тем с большего количества других товаров или занятий государство будет собирать средства для этих дотаций. Требуя дотаций на ширпотреб, мы тем самым требуем новых налогов и, как следствие, новых ассигнований на государственный аппарат, который будет эти налоги собирать и ими распоряжаться. Требуя низких цен на потребительские товары, мы тем самым требуем усиления богатства и власти государства, сами лезем к нему в пасть. Причем, легко понять, что эта операция отказа от рыночных цен в пользу государственного перераспределения наших средств нам, гражданам – просто невыгодна. Ведь этим распределением должны ведать государственные чиновники, их надо кормить, а дело свое они делают плохо, нерационально, потери огромны… А потом, не надо забывать, что распродаваемые по дешевке товары используются нами также нерационально. Самый известный пример: хлеб дешев, поэтому его скармливают скотине вместо фуража.

К.Светлов должен понять, что защита государственных дотаций и низких потребительских цен – это совсем не защита потребителей, а напротив есть защита государственных налогов и низкой зарплаты, защита государственных чиновников и нашего рабства у них. На требовании же отмены государственных дотаций можно основывать требование уменьшения государственного обложения наших доходов, и потребовать оздоровление производства.

В рассматриваемой ситуации есть и еще одна сторона. Как правило, потребители убыточной продукции и налогоплательщики есть неполностью перекрывающиеся множества. Следовательно, одни люди оплачивают потребление других. Нарушение принципа "потребление по труду" при этом налицо. Вытекающие из этого аморальность и паразитизм части людей также, на мой взгляд, очевидны. А вот как можно мириться с сознанием таких вещей и закрывать на это глаза – непонятно. А главное, не побоюсь повторения: без ликвидации системы государственных дотаций и заниженных цен становятся проблематичней и надежда на успех экономической реформы, на оздоровление хозяйства, на прогресс Родины.

5. Очень интересный вопрос о территориальной дискриминации в распределении товаров, на мой взгляд, очень ясно демонстрирует субъективную пристрастность К.Светлова, его заинтересованность в оправдывании себя как потребителя (в данном случае, как столичного потребителя). Для этой цели служит и соображение о том, что в провинции больше возможности для подсобного хозяйства, поэтому им и товаров меньше надо (как будто пустые полки провинциальных магазинов и очереди за случайным товаром не показывает - "нужен им товар или не нужен"), и подлинный шедевр самооправдания – тезис о гораздо большей производительности столичных жителей (среди которых особенно много государственных дармоедов) по сравнению с "невиноватыми", но тем не менее убогими и непроизводительными провинциалами! Просто диву даешься, до чего может довести стремление к самооправданию.

6. Подойдя к концу своего комментария, я должен выразить признательность К.Светлову за отзыв и за внимание. Он, кажется, один заметил во мне не только обвинителя, но и самобичевателя. Однако согласиться со мной в этом не захотел. А жаль.

К.Светлову кажется смешным предположение, что мою статью могут читать профессиональные шабашники или спекулянты. Могу его уверить: ничего смешного в этом нет. Такие люди уже читали мою работу (пусть очень немногие) и кроме одобрения, в основном, я ничего от них не услышал. Почему-то их не затронули ни мои "грубости", ни "опасные заблуждения". Они оказались чуткими лишь к "здравым мыслям, заслуживающим серьезного отношения". Почему бы это?

И наконец, последнее. Отвечая на критику К.Светлова, я отнюдь не забываю его первой статьи в вып. 2 "Жить не по лжи!? ", не забываю в нем единомышленника в главном. Я очень надеюсь, что открытая дискуссия нас не разобидит, а лишь укрепит в нас главное – истину убеждений, отметая в сторону шелуху потребительских и прочих амбиций.

Я также уверен, что К.Светлов найдет в себе силы отнестись по заслугам к здравой мысли о необходимости защиты и укрепления экономических прав и свобод в нашей стране, принять в этом конструктивное участие.