| предыдущая | оглавление | следующая |
(ответ Д.Попковой и др.).
Прежде всего, я благодарен к.э.н. Л.Попковой за ее парадоксальное письмо в №5 ж-ла "Новый мир", которое является одновременно и смелым признанием, и вызывающим поступком: ведь впервые во всеуслышание задан стыдный для многих из нас вопрос: как получилось, что наш передовой социализм "стабильно и безнадежно" отстает от системы свободного предпринимательства?
Вместе с тем это письмо намеренно двусмысленно – по крайней мере, в нашем чтении. Сторонники и противники экономической перестройки могут как благодарить автора за откровенное выражение своих взглядов, так и ругаться за "предательство". Зато четко обрисована суть двух основных позиций и взглядов среди наших людей – (особенно в среде экономически образованной интеллигенции) – товарники и нетоварники ("купцы" и "кавалеристы").
Первые – за рынок с конкуренцией, за его жесткие, одинаковые для всех законы, за "независимый от политико-идеологического центра механизм порождения и отбора новшеств", за стремительность эконом.развития и национальное богатство, ибо "где больше рынка, там пышнее пироги". Конечно, в числе этих людей и те, кто "ныне пытается настроить наше хозяйство на волну потребителя".
Вторые – это те, кто за плановое госуд.хозяйство, кто за гарантированную зарплату от государству и "полную занятость" и на этой основе – за человеческую уверенность в завтрашнем дне (что было, то и будет), за наведение социальной справедливости внеэкономическими методами государственного принуждении, за руководство сверху ради "рациональной устроенности всей жизни".
Но, добавляет автор, в первом случае надо мириться с неравенством доходов и безработицей, а во втором случае – с дефицитами и бесхозяйственностью, неэффективностью, а значит, с отсталостью…
Уже из этого описания видно, что плюсов у рыночников гораздо больше, чем минусов, да и вред этих минусов: неравенство доходов и безработицу на основе эффективной экономики снизить много легче (как устранили многие отрицательные стороны циклических кризисов), чем добиться богатства и эффективности при дефицитах и бесхозяйственности. Тем более что Л.Попкова совершенно правильно отмечает, что чисто рыночной экономики еще нет и на Западе, где она до сих пор придушена остатками феодализма и деятельностью всяких утопистов, что у нее – серьезное будущее.
В позиции "нетоварников" отмечены лишь такие плюсы, которые в нашем восприятии напрочь и давно зачеркнуты собственным опытом. Ибо о какой гарантии, праве на труд и "полной занятости" может идти речь, если громадная часть наших людей отчуждена от результатов труда, не работает с сознанием пользы, а лишь служит и отбывает рабочее время, не реализует своих способностей, а влачит существование в постоянном принуждении и страхе. Такую полную занятость обеспечивал ведь и недоброй памяти работный дом Англии прошлого века, а получаемая на службе зарплата часто не достигает уровня пособия по безработице, принятого в развитых странах, - хотя и этот заработок мы не чувствуем заработанным, а лишь пожалованным.
Но наша радостная благодарность автору за "смелую правду" вдруг подвергается суровому испытанию – категорическому утверждению, что только плановая система и есть социализм, что "там, где есть социализм, нет места рынку и либеральному духу", что только взгляды "нетоварников-кавалеристов", борцов за директивную экономику, – и отражают заветы революционных вождей, принципы Маркса, Энгельса, Ленина, всех коммунистических утопистов и революций.
Из друга Л.Попкова превращается вдруг в нашего злейшего врага, приравнивающего товарников-рыночников – к противникам социализма, революции, большой части духовных ценностей народа. Мы попадаем в тяжелейшее противоречие: или держаться социалистических знамен, принципов директивного социализма – и погибнуть в недалеком будущем от экономической отсталости и бесхозяйственности, или, отказавшись от социализма, повышать хозяйственную эффективность, но погибнуть от идеологической смуты, неизбежной в России при такой кардинальной смене знамен (и причем для изживания такой гибельной смуты почти неизбежного в России возрождения нового сталинизма).
Чтобы подчеркнуть безысходность ситуации, Л.Попкова отрицает возможность и полезность всякого компромисса, осмеивает любую модель соединения плана и рынка, как ублюдочного варианта (быть "немножко беременной), что, мол, лишь профанирует социализм и расстраивает, снижает эффективность рынка.
И мы чувствуем, что всё: загнаны в логический тупик и деваться нам некуда, везде гибельный клин. Но потом вспоминаем: те же обвинения в предательстве социализма и революции "товарники", сторонники перестройки, слышат и от сталинистов, и от их прямых противников из лагеря политической эмиграции как известное письмо 10-ти, опубликованное в "Моск.новостях" 29.3.1987г., прямо кончается призывом "отказаться от ложного учения, приведшего страну к краху" и "поискать что-либо другое". Такой вот оказывается широчайший фронт, в котором на почве отрицания возможности перестройки слились догматики-сталинисты с экстремистки настроенными эмигрантами, и в котором вдруг оказалась и страстный сторонник рыночной экономики, к.э.н. Л.Попкова – на почве догматического отождествления социализма лишь с системой планов и командного принуждения! И тут мы начинаем облегченно осознавать, что в логическом тупике, в который нас пытаются поставить сталинисты, Л.Попкова и 10 эмигрантов, находятся они сами, загнанные своим многолетним, нет, многодесятилетним воспитанием, вдалбливанием в голову: единственно возможный социализм – это система Сталина, Хрущева, Брежнева. А все остальное – ревизионизм и предательство. И так страшно, так крепко вдолбили нашим отцам и дедам, что дети и внуки их, даже забыв о смертном страхе, давно убедившись в эффективности рыночной экономики и, даже уехав на Запад, все продолжают по привычке твердить о единственно возможном варианте социализма – реальном, директивном, сталинского типа…
А поняв причины такого гибельного единодушия столь разных людей в отрицании самого главного в нынешней жизни – социалистических перспектив перестройки, можно уже проще искать прорехи в системе их аргументации – Попковой и др. Система же эта оказывается сплошь из дыр.
1. Первая брешь. Как ни отрицай и не иронизируй над возможностью соединения госуд.плана и рынка (как самоорганизации независимых от государства предприятий и лиц), а в реальной жизни только такое соединение и существует. Нет ни "чистого рынка" на Западе, нет даже у нас чисто планового хозяйства, потому что везде есть и государство, и отдельные от него люди или рынок. В разных странах они сосуществуют в разных пропорциях, но давно уже замечено, что, говоря словами Попковой, "чем больше рынка, тем пышнее пироги",- тем больше человеческих свобод и общественного богатства, но вместе с тем больше неудовлетворенности и взрослой ответственности. Даже если мы будем по-либеральному третировать государство как слугу народа, сводя его роль к минимуму, оно все равно необходимо для исполнение законов, ограждения прав и безопасности людей и с необходимостью будет вмешиваться в экономику, если не прямыми планами, то управляя своим немалым имуществом или через систему налогов и иных косвенных влияний – но целей своих будет добиваться столь же планомерно. И напротив, если мы даже по рецепту утопистов будем подчинять государств.плану всякую деятельность людей, она все равно будет вырываться в неразрешенные сферы черного рынка и левого бизнеса.
Вообще все попытки утопистов то уничтожить государство с его планом в пользу анархии, то зарегламентировать частную жизнь людей в пользу какого-либо полпотовского коммунизма, приводили лишь к смерти людей и гибели общества. Сегодня соединение плана и рынка, гос-ва и людей – аксиома, этот факт подтвержден кровавым опытом.
Так что наша перестройка совсем не вызвана попытками директивного социализма "немного забеременеть" капиталистическим рынком, как иронизирует Попкова и др., а освобождением и расширением, упорядочиванием и очеловечиванием до коммунизма тех рыночных отношений, которые в нем всегда были.
2. Второе важнейшее упущение (а может, и искажение) в рассуждениях противников перестройки есть сведение социалистических и коммунистических идеалов исключительно к казарменно-сталинскому образцу (как отметил Е.Яковлев -"рецидивы культового мышления" сильны и у эмигрантов). Но, как уже было сказано, в этом не столько вина, сколько беда предыдущего воспитания, однако в споре с этим приходится не считаться.
В человеческих языках слову "социализм" (а также - "коммунизм") выпала доля для обозначения идеала общественного устройства, синонима счастливого будущего общежития людей, земного рая. Но поскольку у реальных людей мысли и желания разные, то различались всегда и их идеалы, а значит, и смысл слов социализм-коммунизм. Никогда, ни в прошлом, ни в настоящем времени, не было у людей Земли одного и того же представления о будущем, о социализме-коммунизме. Сводить человеческий идеал к национал-социализму Гитлера или к коммунизму Пол Пота, или даже к социализму Сталина – значит вольно-невольно "лгать" на социализм-коммунизм в целом.
Понимание социализма было разным во все эпохи у разных народов и разных людей, даже у одних и тех же людей в разные периоды их жизни и самосознания. И такие великие люди, как Маркс, Энгельс, Ленин – среди них не исключение. Напротив, благодаря своей глубине и жизненности, они с большей силой отражали и развивали противоречивые тенденции людских представлений о социализме, как цели земной общественной жизни.
Думается, что основные различия в понимании социализма, как сейчас, так и в прошлом, были идентичны спорам наших товарников и нетоварников, рыночников и плановиков, сторонников человеческих свобод и ненасилия и сторонников принуждения к равенству и упорядочиванию людских отношений через власть государства, т.е. между социализмом, как свободой, и социализмом, как принудительным равенством. Для примера можно помянуть две известные 19-му веку фигуры. В его начале коммунист-заговорщик Бабеф с его "заговором равных" через принуждение, а в его конце – анархо-коммунист Кропоткин с его отрицанием госуд.насилия. В истории наблюдается естественное движение, развитие обществ и самих людей от исповедования грубо уравнительного коммунизма к истолкованию коммунизма и социализма в духе свободы и разнообразия.
Так, Маркс и Энгельс начали свой путь учительства со вступления в грубо-уравнительную коммунистическую организацию, но уже своим "Манифестом КПГ" они истолковали коммунистический идеал в духе безгосударственного существования федераций гармоничных, свободных людей (свободное развитие каждого, как условие свободного развития всех). Элементы принуждения, планирования сверху действиями людей они оставляли только для переходного периода революции. Диктатуру пролетариата толковали не как усиление государства, а напротив – как его отмирание.
Попытки трактовать социализм как государственную собственность и план вызывали у них уничтожительный хохот над "королевским социализмом", а уравнительный, принудительный коммунизм получил от них навеки приставшее определение "казарменный" и характеристику как доведенный до всеобщности и абсурда капитализм со всеми его пороками, эксплуатацией и отчуждением человека.
Так что рисовать из Маркса и Энгельса лишь насильственных революционеров ради установления директивного социализма или казарменного коммунизма – творить более вредную неправду, чем изображать их как мирных реформаторов. Сторонники безгосударственного, ненасильственного коммунизма в будущем, в реальной жизни они пропагандировали революционное насилие – это было жизненное противоречие в их взглядах и самой эпохе 19 и 20-х веков.
He были статичны и взгляды людей, воспринимавших учение Маркса-Энгельса, "Общество равных", куда вступили они вначале, не смогло принять и переварить их свободное понимание коммунизма – и распалось. Подхватили идеи Маркса-Энгельса, собственно, вырастили марксизм как учение и движение – социал-демократические партии западных стран, т.е. партии, сознательно отказавшиеся от принудительного коммунизма, сделавшие в своих идеалах упор на демократическое понимание социализма. И с этим были полностью согласны в конце свой жизни Маркс и Энгельс. В этом – итог их жизни и наше понимание сути марксизма (смысл этого итога, на мой взгляд, неоспорим, что бы нам ни говорили сталинисты, Попкова, 10 эмигрантов и иные противники перестройки).
Ленину, как известно, выпала иная судьба. Воспитанный в либерально-демократических традициях, один из основателей социал-демократической партии России западного типа, он всей жизнью шел навстречу коммунизму, как идеологии взбунтовавшихся российских масс, как потом оказалось – и масс всех отсталых стран, т.е. большинства людей мира. Сначала обособил в социал-демократии большевистское течение, потом партию нового типа, в революцию сделал ее коммунистической и вечно правящей, и даже основал Ком.интернационал. Сама русская революция наполняла программу и действия ленинцев российским военно-коммунистическим содержанием. Как развивался этот процесс перемены у Ленина социал-демократического содержания на военно-коммунистическое легко видеть по его работам периода революции и гражданской войны. От лозунга отмирающего государства типа Парижской Коммуны в 1917 году ко всеобщей регламентации, планированию, запретам торговли и рынка, едва ли не уничтожению денег, к трудовым армиям и концлагерям в 1920 году. Ленин только потому и был великим Лениным, что мог слушать голос масс и идти вместе с их грубо уравнительными, военно-коммунистическими требованиями и представлениями даже вопреки своим первичным демократическим убеждениям. Он не отрицал все эксцессы проснувшихся к самостоятельности народных масс с их первыми порывами к грубой уравнительности, даже возглавил их военный коммунизм – и с этим всю вздыбившуюся Россию, а постепенно – и весь поднимающиеся отсталый мир. Конечно, массы навязывали Ленину свои уравнительные потенции и представления, как бы говорили с миром через него, что не лишало Ленина трезвости и самостоятельности, как только дело подходило к пропасти. Когда военный коммунизм привел страну к полной разрухе, на край гибели, именно Ленин осуществил второй и главный поворот в своей жизни, в жизни страны – а в потенции – поворот всего отсталого мира – поворот к отказу от военного, диктаторского коммунизма, поворот от принуждения – к человеческому разнообразию, к жизни. Этот поворот был только начат в НЭПе и прерван смертью Ленина
Ленин пришел к пониманию НЭПа и госкапитализму как форме реального общественного устройства, необходимого для цивилизации России, развития ее производительных сил до уровня развитых западных стран, а потом и до недостижимого капиталистическим странам уровня, на котором, как на собственном производст.базисе, и возникнет из России нэповской Россия социалистическая, коммунистическая.
Конечно, Ленин не успел сформулировать эту теорию перехода России к социализму и коммунизму через НЭП достаточно строго и развернуто, что и позволило Сталину в свое время произвести подмену. Отменив НЭП и нормальный экономический механизм, реставрировав военный коммунизм с его карточками, административной всеобъемлющей системой и лагерями, Сталин свою систему объявил осуществленным социализмом и страхом заставил поверить в это миллионы. Как это делалось, известно. Провалы преподносились как победы, полунищенская жизнь – как осуществленный рай земной. Правда, при Сталине народу был оставлен в качестве еще неосуществленного идеала – коммунизм. Но последний был подорван и дискредитирован уже Хрущевым в его попытке реально осуществить коммунизм еще при своей жизни, до 1980 года. При Брежневе о коммунизме предпочитали не говорить, а взамен социалистического идеала жевали беспрестанное и безнадежное "совершенствование уже развитого социализма". Страна фактически оказалась без идеалов и цели движения и уже потому – в застое и даже начинавшейся деградации.
И только сегодня мы услышали властные слова: "Наш курс – как можно больше социализма!" – и стало ясно, что до сих пор социализма у нас было недостаточно, если не просто мало. И снова возникла в обществе социалистическая перспектива – но уже совсем иного, не сталинского, а демократического содержания, ибо сказано: "Чем больше демократии, тем больше социализма". Страна с этим снова обретает цель, а перестройка –смысл, всем понятный, а значит, и исторический шанс на осуществление. Шанс на осуществление именно последней поставленной Лениным задачи, самого позднего и потому для нас самого истинного Ленина, равного жизни. Да иначе и быть не может. Если для нас социализм – идеал, то он не может не быть лучшим и свободнейшим обществом с оптимальной экономикой – иначе это не социализм. Если учением Ленина освящена жизнь страны, то не может оно идти вразрез с очевидными жизненными задачами страны.
И Ленин, и революция вовсе не укладываются ни в военный коммунизм, ни в сталинские формулы и трактовки, как бы ни настаивали на этом сталинисты, Попкова и эмигранты.
3. И наконец, последняя главная неправда в рассуждениях Попковой и ее соавторов справа и слева: отрицание возможности соединения свободы и равенства, рынка и плана в самих идеалах современных людей. На деле-то как раз в своих идеалах люди все хорошее всегда соединяют. Так, анархист клянется порядком, который обеспечит анархия, сталинист – клянется небывалыми свободами, к которым придут строители бараков. Европейские социалисты, как идеал выдвинули триединство: свобода, равенство и объединяющее их братство (коммунизм). Кардинально же различие между людьми возникает не в самих идеалах, а когда они превращаются в программы действия – через развертывание по максимуму человеческих свобод или – через принуждение людей к равенству, или в сочетании и того или иного.
Наша страна в годы правления Сталина-Хрущева-Брежнева на горьком опыте выстрадала необходимость перехода от принуждения к развертыванию демократии и человеческих свобод. Попкова резонно указывает, что социал-демократические идеи "среднего пути", промежуточных решений – тоже не выход, не вариант, не устроит страну. Нет, наш социализм после перестройки должен идти через максимально возможную демократию и свободы, а в экономическом аспекте – через максимальное ограничение государственных и иных монополий, через максимальное развертывание наиболее чистых рыночных отношений, действительно оптимальной, наилучшей формы экономической организации. В этом и будет состоять исполнение главного ленинского завета.
Когда-то Ленин проницательно писал, что социалисты в развивающихся странах оказываются наиболее последовательными, буржуазно-демократическими реформаторами в борьбе с пережитками феодализма – и в этом их великая прогрессивная роль. Сталинский культ личности, как известно, не столько расчистил, сколько законсервировал многие черты бюрократической системы Российской империи, пережитков феодализма. Отмеченная Лениным великая роль социалистов наиболее последовательного осуществления всех достижений буржуазно-демократических стран – не только в технике, но и во всех областях жизни, недостигнутой и поныне даже на Западе – эта задача в преобразованном виде встает сегодня и перед нами.
Именно ради истинного социализма и коммунизма, ради осуществления главных заветов Маркса и Ленина нам необходимо взять курс на максимальное приближение в экономике к модели чистого рынка, к развертыванию человеческой инициативы, или выражаясь экономико-математическим языком – курс на максимальное приближение к рынку совершенной конкуренции, равноценному в теории – оптимальной экономике.
Конечно, идеал не осуществим сразу (а абсолютно точно не осуществится никогда). Конечно, до безгосударственного коммунизма и, след., до уничтожения самой почвы для принуждения и монополий еще очень далеко. В реальной жизни нашего общества государственное администрирование еще долго будет занимать мощные позиции – в силу трудно изживаемых традиций и по необходимости. Но если мы наведем порядок в своих представлениях об идеальном устройстве нашего общества, если поймем, что именно нам надо, получим общезначимую и понятную цель, т.е. твердое идеологическое основание под жизнью и перестройкой.
Главный сдвиг в сознании общества уже произошел. Уже сказано, социализм – это не культ и директива, а демократия и хозрасчет. Но еще остается трусливое опасение: демократия – малоконтролируемая и никак не достигающая степени западных, "разнузданных свобод", если хозрасчет – то уж никак не рынок и не воля потребителей в ценах.
И эти трусливые опасения в сознании заставляют тормозить преобразования, топтаться на месте. Для успеха перестройки именно эти опасливые предрассудки должны быть выставлены на божий свет, и публично, сознательно изжиты, отброшены, как отжившая ветошь. Наш социализм будет на деле перестроен, лишь когда достигнет большей свободы, большей производительности труда и эффективности, чем это могут достигнуть капиталистические страны, а для этого развернет демократию, рынок, максимальный простор для предпринимательства (да, для буржуазии, если под этим термином понимать не эксплуататоров-капиталистов, а исконное, первоначальное значение этого термина – независимый горожанин или крестьянин, занятый простым товарным производством, т.е. работой на рынок).
Да, именно так – пока западные, буржуазные страны показывают нам еще передовые образцы цивилизованной жизни экономической и правовой, мы должны идти к свободному коммунизму через максимальное развитие буржуазии и рыночных отношений. Не подавлять и отменять буржуазию и рынок, а максимально освобождать их и развивать до коммунизма, до свободного гармоничного развития всех.
Этого требует от нас сама жизнь, этого требуют итоговые идеи Маркса и Ленина, заветы революции. И в нашей верности этим требованиям мы не должны бояться ничьих заклинаний, откуда бы они ни следовали – ни от сталинистов, ни от эмигрантов, с их предложениями – то ли держаться застойного варианта Сталина-Брежнева, то ли рабски копировать промежуточный и погрязший в собственных недостатках и отчуждении западный вариант.
Нет, только двигаясь собственным путем, на своей базе, ресурсами своих идей и людей можно получить шанс не только догнать, но и перегнать нынешний Запад (примерно так, как становится промышленным лидером мира сегодня Япония на основе собственных общинных традиций и сугубо рыночной экономики), и достигнуть высот, недостижимых для капитализма, реально приблизиться к высшей стадии развития человеческого общества, к коммунизму.
В заключение я должен объяснить, что не питаю плохих чувств к своим оппонентам – ни к сталинистам, ни к 10-эмигрантам, ни тем более – к Л.Попковой, которой просто благодарен за ее парадоксальное письмо. Может потому, что в жизни я, может, больше иных пережил всю гамму таких настроений – и когда учился в школе при жизни Сталина и был убежден в единственной реальности его социализма, ни когда в 60-е годы пришел едва ли не к противоположному выводу, что этот самый сталинский социализм есть лишь сумма феодальных самодержавных пережитков на теле современного хозяйства.
Но время, годы размышлений не проходят бесследно. И уже в 70-е годы, когда писал самиздатские работы и даже составлял экономические сборники "В защиту экономических свобод" под вызывающим псевдонимом К.Буржуадемов, я пришел к нынешнему убеждению – есть два типа коммунистических идеалов и истинным из них, жизненным, а не смертельным, является именно свободный (а не казарменный) коммунизм, выросший на полном, подчеркиваю – полном развитии буржуазного хозяйства и жизни. Только когда и если эта буржуазная система хозяйствования выдохнется, перестанет обеспечивать максимальную производительность труда, человеческого развития и богатства – придет время для необходимого, оправданного перехода к коммунизму, а не раньше. В этом – суть моих буржуазно-коммунистических убеждений. В системе этих взглядов социализмом оказывается переходный период, т.е. общество, максимально развивающее все буржуазные достижения, имея в виду коммунистическую цель – свободное существование гармонично развитых людей.
Когда-то Ленин выдвинул формулу: "Социализм есть государственно-монополистический капитализм, поставленный на службу народу и лишь потому переставший быть капитализмом". В 1961 году за сделанный из этой формулы еретический вывод: "Раз Сталин преступил волю и интересы народа, то введенный им строй не служит народу и есть не социализм, а государственно-монополистический капитализм" – меня исключили из комсомола. Не буду сейчас оправдываться. Но не скрою, что сегодня не могу быть согласным с этой ленинской формулой. Наше время диктует иное: "Социализм есть максимальное развитие буржуазной демократии и рынка, потому что они поставлены на службу людям и коммунистическим идеалам".
Почему-то я уверен, что в своих размышлениях и выводах, убеждениях и целях я не одинок, что с перестройкой у нас все получится, а у страны будет светлое будущее.
Добавление: "Зачем рынку коммунизм?"
Сам по себе, правильный рынок – это основная форма безгосударственных самодеятельных экономических отношений людей, самих по себе. Основная форма не только обмена продуктами, результатами труда, но и обмена информацией, сопоставления интересов, выбора наилучших решений. Если не говорить о фантазиях, то именно рынок обеспечивает для трудовых людей материальное изобилие в меру их способностей и осуществляет на деле великий коммунистический принцип: "От каждого по способностям, каждому – по потребностям" (конечно, в пределах полезного для других трудовых вкладов этого каждого). Истинность этих слов подтверждает как простая логика, так и простые чувства, стоит только зайти на вольный, нестесненный рынок. Искони и везде считалось: базар, рынок – это главное воплощение народа, человечества, а если вдуматься – его духа свободы и коммунизма.
Так обнаруживается реальное совпадение рынка и свободного коммунизма. С одним, но очень важным исключением в этом тождестве: рынок – реален и часто очень далек от совершенства (он как бы равнозначен самой жизни, тоже очень разной и реальной, но в итоге – главной ценности). А вот коммунизм от века связан с человеческим сознанием, как идеал, представление о земном рае, совершенной жизни, очищенной от пороков, где недостатки бытуют как исключения или продолжения достоинств. Рынок – реален и несовершенен, коммунизм – идеален и совершенен, но содержание у них, видимо, одно. Выражаясь экономико-математическим языком коммунизм можно назвать рынком совершенной конкуренции (т.е. без стеснений и монополий), а рынок – несовершенным начатком коммунизма.
Из такого сопоставления этих понятий видно их родство и близость и необходимость одного для другого. Коммунизм нуждается в образе совершенного рынка, чтобы стало понятно, в чем его экономическая суть, а рынок нуждается в коммунизме, чтобы иметь главную цель своего очищения и совершенствования, избавления от болезней.
Однако надо прямо признать: такой образ жизненного, свободного, совершенно-рыночного коммунизма – не единственный и на сегодня, видно, не самый распространенный. Чаще о нем думали и думают – и у нас, и на Западе, как о некоем стерильно-правильном и добродетельном царстве святых, как в монастыре, национально устроенном общежитии, сытой казарме и т.п. До сих пор существует, даже довлеет образ казарменного, грубого уравнительного и принудительного коммунизма, причем если на Западе он многих ужасает, то в отсталых странах еще большее число людей – привлекает.
В паре к понятию коммунизм двоится смысл слова "социализм", как его предварительная ступень. Если перед свободным коммунизмом социализм, демократический по сути, то к казарменному коммунизму примыкает директивный социализм.
Отрицательный образ казарменного коммунизма так же противоположен свободному, как белое – черному, но паразитирует на подмене слов. Пользуясь религиозным выразительным языком можно сказать, что происходит подмена Христа – Антихристом, Бога – Сатаной. А чтобы понять, откуда берется такая подмена, нужно увидеть причины болезни, порчи рынка, как важнейшего вида человеческой свободной жизни. И какими способами можно лечить эту болезнь и порчу.
Кратко говоря, основной причиной является спонтанно возникающее в человеческой жизни, внутри и извне – насилие, зло, неподчиняющееся нравственной воле и свободным порядкам людей.
Конечно, появление среди людей воров и убийц, как исключительных выродков, неизбежно, как и некоторых внешних стычек. Но если люди уже не могут справляться с этими случаями насилия – общественным осуждением, моральным воздействием, то появляется нужда в применении встречного защитного насилия, возникает государство, эта "машина для подавления". С другой стороны, если в обществе слабеет нравственность и ее основа – вера, то тоже возникает нужда в заменяющей моральное регулирование государственной силе, со всей его системой организованного насилия – полицией, судом, тюрьмами.
Еще большая нужда государства у людей возникает от необходимости оградить себя от внешнего насилия. А для обороны приходится держать войско, собирать налоги, производить вооружение, принуждать людей к строю и казарме, вмешиваться в рынок.
Зародившись для ограждения свободы и рынка от случайного насилия государство уже само и в гораздо большей степени ограничивает свободу и портит вольный рынок, пронизывает жизнь людей подчинением и отчуждением. Этот парадокс: Государство, как легальное насилие ради уничтожения насилия – и есть главный источник порчи рынка и иных форм свободной жизни, вечно приучает людей к мысли о неизбежности и полезности насилия и подпитывает в их сознании дьявольскую подмену – образ рабского казарменного коммунизма. А сама эта страшная идеология государственного всесилия ведет к гибельным попыткам борьбы с самой свободной жизнью-рынком – и едва ли не ставит народ на грань гибели, как произошло это в пол-потовской Кампучии. Когда идеология военного коммунизма овладевает страной, государство уподобляется гибельной раковой опухоли, стремящейся разрастись и подчинить себе все.
В обычных случаях государство и частные люди в той или иной степени сосуществуют и вера, как правило, освящает такое равновесие "Богу – богово, Кесарю - кесарево". Освящает неизбежно и правильно, ибо не в силах сама так организовать свободным убеждением людей, чтобы все они подчинялись морали и не прибегали к насилию. И любые попытки анархистского толка избавиться от государства, как главного зла, избавиться разом, не укрепив перед этим веры и нравственной силы людей, как главного негосударственного средства борьбы с насилием – обречены на провал и на большее насилие.
И замечено: чем меньше у людей веры, как основы морали, и бесстрашной готовности умереть, но выполнить нравственный долг, тем больше их собственная и групповая слабость перед насильниками, тем более популярна идеология спасительности государственного насилия и "отеческой власти", идея "казарменного коммунизма" в той или иной форме, сильнее идет процесс общественного развращения и распада.
И наоборот: чем сильнее у людей вера, тем выше их активность и готовность к добровольному объединению против насилия, неправды, зла – и тем свободнее, самоорганизованней, законней становится жизнь, совершеннее рынок и ближе продвигаются люди к главному человеческому идеалу,- коммунизму (даже если называть его по-иному).
Нисколько не отрицая нравственной роли религиозных верований в жизни прошлых веков, я никак не ограничиваю основополагающее понятие "вера" – только верой в Бога, а напротив, включаю сюда и первоначальные человеческие верования еще героических, мифических времен и все поднимающуюся в мире нашу веру в свободный коммунизм. Именно в ХХ веке коммунизм становится одной из самых мощных духовных основ людей. Но только в свободный, безгосударственный, нравственный, совершенно-рыночный коммунизм, а не в его казарменного антипода. Не иначе! Казарменный коммунизм – это как опасная, хотя во многих случаях и почти неизбежная болезнь переходного периода (по Ленину - "детская болезнь левизны"), которыми люди болеют на пути к истине. И я верю, что сегодня мы уже на пути к полному выздоровлению!
С укреплением веры именно в свободный коммунизм и максимальным развертыванием человеческих способностей и нравственных сил в противостоянии злу, а во внешнем мире – с установлением всеобщего разоружения, устранения страхов на почве признания разнообразия и воцарения всеобщего мира, мы сможем быстро двинуться по пути к освобождению жизни, труда, рынка, перехода к истинному безгосударственному коммунизму.
Так вот и получается: через уяснение и укрепление идей истинного коммунизма мы можем совершенствовать рынок и свободную жизнь людей, в демократическом социализма, и такой процесс может привести людей в светлое коммунистическое будущее.
В этом и заключается суть моих буржуазно-коммунистических взглядов.
| предыдущая | оглавление | следующая |
