Виктор Сокирко

Отзыв на книгу Е.Д. Арманд «О Господи, о Боже мой! Педагогическая трагедия»

Эта предельно искренняя и пристрастная, поэтичная и исповедальная, красиво написанная и изданная книга знаменитой Алены Арманд будет, конечно же, популярной и долговечной и потому считаю своим долгом сразу пояснить ее читателям причины своего отрицательного отношения. Их две: частная и общая.

Частная причина банальна: я — отец Аннушки, одной из второстепенных, но весьма отрицательных героинь книги, буквально, одной из исчадий мирового мещанства и корыстного зла, одного из эксплуататора и погубителя больной девочки Лильки, смерть которой означила и гибель Любутки, т.е. последнего великого замысла души Алены.

Ответственно заявляю: это все плод художественной до болезненности авторской фантазии. В моей Анечке, ее муже и моих внуках, конечно, есть и негатив, как во всех людях (сразу после пребывания в Любутке грубых слов и курения в Ане прибавилось), но они со мной вместе никак не монстры.

Конечно, я никогда не был восторженным поклонником Алены (в поэзии, музыке, иных искусствах ничего не понимаю, от мещан и простонародья себя не отличаю), тем более не был сторонником ее утопических планов. В России, пережившей великую революцию и множество неудачных коммунарских утопий, взрослым людям нетрудно найти множество здравых аргументов против, но спорить с абсурдной (по св. Тертуллиану) верой и тем более, с верой молодых людей, как моя Аня, — бесполезно, и потому я лишь сдерживал старческий скепсис, уговаривая себя, что в юности любая вера — благо и Аленина утопия в этом ряду не исключение. Но когда в общине начались неизбежные нелады и расхождения и Аня оказалась в ряду первых внутренних «супротивниц», боюсь, что мои скепсис и буржуазный коммунизм Ане припомнился и окрасил наш род в черные тона, Для нас Алена не находит никаких добрых слов, одни издевки и обвинения, что, конечно, и меня лично неизбежно отбрасывает в положение прямого врага. Ну что же, такой выбор сделан не мною…

Кроме того многие годы мы с женой дружим с родителями Маши, хорошо знаем их детей по дальним летним походам и потому все их переживания в этой истории воспринимаем даже острее своих. Из наших четверых детей под мобилизующий зов Любуткинской общины отозвалась одна Аня и за свои детские и девичьи прегрешения получила от учительницы зло по «полной программе» (кстати, ее старшая сестра тоже была ученицей Алены еще в ее прежний, танцевальный период, но удержалась на избранном тогда же эвритмическом, нелюбуткинском пути и потому до сих пор сохранила с ней признательные отношения). На беду родителей Маши все четверо детей оказались втянутыми в Любутку и потому эта книга читалась мною не только как «трагедия» самой Алены, но и как жизненная драма наших друзей. И хоть я не могу считать себя объективным читателем и не гожусь на роль судьи, но как всякий человек имею право защищаться и высказывать свою точку зрения на общие причины драмы Алены.

Понятно, что ничего радикально нового я сказать не смогу. Алена не боится критики. В книге она сама не раз приводит от разных людей нелегкие упреки ей в гордыне и в тяжелом характере, но все такие упреки могут искупаться в глазах читателей ее талантливостью и самоотверженной верностью идее блага «сирым и убогим». Мне же ситуация немного напоминает последний выбор Ленина, когда он в своем завещании партии все же просил отлучить своего «чудесного грузина» от всеобъемлющей секретарской власти только по одной причине: Сталин слишком груб и не лоялен к товарищам по партии. Но это редкое прозрение посетило Ленина лишь, когда Сталин стал просто материть его собственную жену, а соратники посчитали сталинскую «грубость и невоздержанность» лишь извинительным для большевика недостатком. Известно, чем кончилось «партийное прощение» Сталина: его последующие на посту генсека решения принесли смерть сорока миллионам человек, включая сотни тысяч партийцев и последующую гибель великой идеологии, пусть сейчас мы ее не разделяем.

Случай Алены, конечно, несопоставим с Ленин-Сталиным по масштабам и фабуле, но он тот же по типу и обозначает общую для России испепеляющую мечту о рае на земле, бешеную энергию в достижении великой цели, фактическое богоборчество и культ личности, неизбежное опорочивание всей когорты прежних верных учеников, переходящих в оппозицию к лидеру, а потом и в свары друг с другом и как конечное следствие—гибель всей идеи с возвращением к первоначальному состоянию.

Впрочем, сама Алена выставляет совсем иные образцы для своей жизни — Л.Н. Алексеевой — создателя «алексеевской художественной гимнастики» и своей бабушки Лидии Мариановны — в юности эсерки, потом руководителя школы-колонии и жертвы сталинских репрессий в конце 20-х годов.

Каждый из нас плохо знает самого себя, и я думаю, что душа Алены в главном горела иными идеями и следовала втайне от себя самой иным образцам поведения. Так, нельзя представить, что Алексеева могла мечтать не о школе своей гимнастики, а Лидия Мариановна мечтала бы об устройстве идеального человеческого общежития на заповедной территории с поселками, детскими домами и настоящей узкоколейкой между ними. У Алены же, как и у Ленина, были не только такие мечтания.

Книга живописует начало ее проекта над речкой Любуткой в деревне Монино (официальное название) почти мистическим видением, когда в ходе весенних скитаний она набрела на это «знаткое место» и сказала себе — «Вот оно, место мое!» и стала жить в незанятой полуразрушенной избенке (летом), называя его Любуткой.

Дальнейшее развитие замысла шло тоже хаотично и почти случайно. Подошел срок освобождения Диссидента со строгого режима на Алтае под административный надзор вне Москвы и Алена пригласила его, мечтавшего в лагере о работе с детьми, именно в высмотренные ею места, где в соседнем большом селе была не только средняя школа, но и интернат для слаборазвитых детей. Кстати, в устройстве Диссидента в селе Хотилицы , и тем самым в завязывании всей книжной драмы, я как его подельник, принимал близкое участие. Но на деле ему все же не дали заниматься педагогикой, а с началом перестройки судьба отозвала Диссидента в Москву, так что свой служебный дом и несостоявшуюся педагогическую роль он как бы передал Алене и Маше, к тому времени уже решившихся на уход из Москвы ради еще непонятного им самим великого призвания. Может быть, в тот год их первые надежды были связаны с гармаевскими детскими лагерями в этих же местах, но их опыт оказался неудачным и послужил лишь стимулом для создания на месте избранной над рекой Любуткой алениной дачи некоего кентавра из гармаевского лагеря и хотилицкого интерната: московских прекраснодушных интеллигентов, интернатских больных подкидышей и западной помощи. Новая жизнь должна быть построена на основе провозглашаемых Аленой: абсолютной гармонии, свободы, экологии, счастья бедным и красоты и названо «обществом Любутка».

Но все же, с чем связан сам уход Алены, сманившей с собой Машу, из благополучной московской жизни, от выросших детей и любимой профессии? Вот как она описывает свой поворот в начале книги:

«Я преподавала музыкальное движение взрослым и детям… После смерти Мастера моим собственным продолжением дела был музыкальный театр. Он расцвел на той же почве, как цветок на высоком стебле… Было много людей… За мной заходили, несли папки с нотами и провожали. После занятий несли ноты и цветы. Улыбки, подарки, взгляды со значением, праздники. Цветы не умещались в руках. Слезы юных, кто прощался у подъезда, торжество тех, кто приглашался (приглашал себя, себя в дом)… Поднимаюсь к себе наверх — там народ. И каждый раз такая страшная блаженная усталость — нет сил чай пить! А от меня еще чего-то ждут… Это длилось уже довольно долго и все было прекрасно, но что-то не так уж прекрасно. От меня хотели того, чего я не знала. Стало понятно, что я никуда не двигаюсь, а со мной стоит и томится вся эта прекрасная жизнь…»

Конечно, эти строки можно толковать как признание Аленой творческого краха в своем музыкальном движении и осознание неспособности оправдать растущие ожидания своих почитателей, но я думаю иначе. Алена уходила уже от покоренных ею танцевальных вершин в еще более грандиозное восхождение. От всей ее «почти прекрасной жизни» она бросалась как в омут, буквально на жизненное дно, как на подвиг, исполняя родовую память о своих революционных предках, когда они тоже во имя свободы и народного блага шли в тюрьму и революцию, отказываясь от семьи и профессионального призвания. И самое знаменитое имя в этом ряду, под обаянием которого она выросла и сформировалась—Инесса Арманд, не может быть проигнорировано, как бы сама Алена этого ни отрицала, заявляя, что Инесса никакая не Арманд, а была лишь некоторое время женой одного из братьев Арманд… Ничего подобного, вся Россия знала лишь одну Арманд – пламенную Инессу, которая ушла в революцию от своих пятерых малолетних детей и любящего мужа, провожавшего ее в каторгу с московского вокзала, и которая уже потом, в Европе стала самой последней и романтичной любовью великого Ленина, и, может, даже главным эмоциональным побудителем его мировых решений.

В конце 70-х годах в диссидентских кругах Москвы стала знаменитой еще одна с Арманд – Алена, закатившей оплеуху милиционеру, как-то оттолкнувшего ак. Сахарова у здания суда над диссидентами. Правда, очевидцы говорили, что сам милиционер не был очень виноват, не мстил и лишь опешил от оплеухи, но публика была в восторге от поступка новой героини (тем более со столь знаменитой фамилией). Примерно так, веком раньше российские интеллигенты восторгались выстрелом Веры Засулич в петербургского градоначальника за выпоротого студента. Им казалось: вот как могут отважные женщины показывать пример достоинства и прямой борьбы за свободу своим мужчинам. Их пример толкал на великие революции. Сегодня время иное и можно надеяться, что уже сложившаяся правозащитная традиция сопротивления не даст разгуляться художественным акциям лимоновцев и иных смельчаков, но помнить эту опасность необходимо, чтобы не дать себя увлечь подобной красивой смелости. Думаю, именно в тот эмоциональный порыв защиты Сахарова родился у Алены позыв стать Инессой Арманд или Жанной Д'Арк, взяться за исправление и переустройство всей Россию. И слава Богу, что через десять лет подоспели горбачевские освободительные реформы и Алена с Машей без всяких эксов получили некоторый простор для конструктивной работы, а тень ее сводной прабабки Инессы как бы стал вытесняться советами великих педагогов.

Однако не так легко избавиться от уже вошедших в душу примеров великих предков, пусть ты даже их и не признаешь. Я думаю, что Алена просто обречена терпеть в себе характер Инессы. И когда она проявляет весь свой максимализм и нетерпимость, весь свой большевизм в художественной упаковке, надо только помнить, что на деле это не сама Алена, это в ней буйствует пламенная Инесса. Вспомнить и посочувствовать…

И кстати об этом догадывались даже благожелательные немцы… Помню, в год свадьбы наших Аннушки и Михаэля (когда внутрилюбуткинские противоречия уже накопились, но еще не проявлялись вовне, и Алена даже играла сваху на их свадьбе), мы потом сопровождали своих немецких сватов в прогулке по Москве и у кремлевской стены вдруг услышали их зов: Херман показывал нам на памятную плиту Инессы Арманд со словами: «Это Алена!». Мы попытались убедить их, что Инесса – не Алена и даже почти не Арманд, но кажется ни в чем не убедили, тем более, что в главном они были более правы: в Любутке во многом действовала ожившая в Алене Инесса.

Конечно, я совсем не знаю, какой была реальная Инесса, сужу только по обобщенному облику таких женщин как Лариса Рейснер из «Оптимистической трагедии» или по собственному трудному общению с такими радикальными диссидентками, как С.В.Каллистратова и Р.Б.Лерт (член партии с 1922г.). Во всяком случае многие решения Алены мне были понятны и огорчительны одновременно. Ее противодействие возникновению независимых семей в Любутке (с собственной землей, домами и различными уровнями потребления) вплоть до плана выселения из деревни всех, имеющих частные интересы (а как семьи могут их не иметь?), сопротивление замужеству ее наследницы, объявление себя сердцем и головой Любутки, остальным оставлялась лишь роль рабочих рук и ног), настаивание только на собственных решениях в вопросах, касающихся всех, были утопическим отторжением традиционных деревенских устоев, когда община складывается из независимых семей, сочетающих свободу с понятными всем обязанностями. Взамен же законов деревенского мира Алена поставила лишь свои художественные прозрения, что не могло не привести к краху. Тем более, что человеческая история полна художниками, артистами и поэтами, бравшихся преобразовывать мир согласно своим божественным замыслам и не останавливавшихся даже перед реками крови. Слава Богу, Алена погубила только свою Любутку.

Да, книга Алены — это прежде всего автопортрет, но одновременно и портрет каждого из нас, ибо у каждого в роду свой большевик, своя Инесса и свой позыв все нажитое рывком поломать и реформировать, отбрасывая старый опыт и глядя лишь на новые западные картинки. И тогда читатель вновь повторит родовые ошибки: подобно Алене придет в старый плохой интернат не для того, чтобы его улучшить, не ломая, а прежде всего «освободить», что чаще всего только ломает еще действующие в нем правила и дисциплину… Он опять будем звать на помощь добрых людей и верующую в добро молодежь, а взамен получит кучку людей, разочарованно надрывающихся от невозможности навести порядок, и ленивое большинство. Вместо дружбы и братства вновь получатся раздоры и гибель человеческого общежития… Так неизбежно будет всегда, как только мы захотим вновь отменить все наработанные жизнью правила и взамен самонадеянно строить новую утопию. С нами случится такая же трагедия как только мы снова вслед за Инессой-Аленой возомним себя Богами, способными формировать души людские, подобно кусочкам глины… Именно на таком желании быть равным Божественному Творцу потерпела заслуженное поражение великая талантами и силами Алена… Своими руками она превращала своих лучших и вернейших учеников, начиная с Маши и Игоря, Вовки и Аннушки в противников и сама причин того до сих пор не понимает. Но надеюсь, эти причины смогут понять читатели и тем труд автора по описанию своей неудачи они осмыслят.

10.01.2006 г.




Лицензия Creative Commons
Все материалы сайта доступны по лицензии Creative Commons «Attribution» 4.0 Всемирная.